Все чаще и чаще возникало желание бежать отсюда, бежать куда глаза глядят. Ведь так долго не может продолжаться, это не жизнь, это кошмарный сон! Рано или поздно он непременно кончится. Но куда бежать, если глаза ничего не видят, кроме одного лица, самого любимого и желанного на свете…

Она несколько раз звонила Сергею, специально съездила в общежитие (сказала Ратковскому, что нужно забрать кое-какие вещи), узнала у Вадима Ивановича телефон и позвонила. Трубку взяла его мать и так высокомерно, так холодно ответила, что надолго отбила охоту звонить по этому номеру. Однако Наташа попыталась еще дозвониться до Сергея, и снова неудачно. Похоже, его мать неотлучно дежурила у телефона, чтобы не позволить Наташе поговорить с сыном.

Наташа бросалась на диван, плакала, повторяя, как в бреду: «Сереженька, милый мой, любимый, возьми меня отсюда! Что я наделала, дура несчастная, что натворила! Сережа!.. Я буду ждать тебя, буду ждать, сколько скажешь, только скажи. Сереженька… Ну почему я не послушалась тебя, почему не поверила тебе?..»

Проходил час, другой, Наташа уже не плакала — она вспоминала холодный, сумрачный апрель, уютную комнату, где стол да стул, да кровать — что еще человеку надо? Настольная лампа горит, желтый круг от нее у стола, а за кругом полумрак, а в этом полумраке — она… И его ласковые руки, его теплые губы, восторженные глаза. И ее удивление: неужто и вправду она может так восхищать этого сильного, красивого парня? И ее гордость, и сладостная истома во всем теле, которые не хотелось прятать, прикрывать даже простыней — пусть смотрит, пусть любуется, так хорошо он смотрит, так приятен этот ласковый, нежный взгляд… Смотри же, смотри, мой дорогой, родной, любимый, я твоя, твоя… а ты — мой.

А потом она, утомленная долгими ласками, нежно улыбалась, заглядывая в его красивые карие глаза, а он вдруг садился на постели и рассказывал всякие смешные случаи из своей жизни; так рассказывал, что она хохотала до слез… Даже когда он говорил о серьезных людях, о философах Ницше, Шопенгауэре, это было безумно интересно, казалось, нет более приятной темы для разговора после жарких, дурманящих ласк, чем жизнь и высказывания великих философов! Это вызывало новый прилив энергий, так возбуждало — невозможно было удержаться…

С любимым все было интересно, приятно и радостно.

А без него — все временное, ненастоящее. Ненужное. Но где же он, любимый? Знает ли, что она каждый день плачет, вспоминая его? Наверное, не знает… Да ведь она сама виновата в этом.

Вечером после ужина Петр Яковлевич сидел в кресле, рассеянно листая какую-то книжку с параграфами законов и столбцами цифр. Наташа смотрела телевизор.

— Что ты смотришь? — Нигилист отложил справочник в сторону. — Разве можно это смотреть?

— А почему же нельзя?

— Да потому, что это полнейшее убожество, идиотизм!

— Если ты не интересуешься модой, можешь не смотреть. — Наташа демонстративно сделала звук погромче. — Это же знаменитая американская модельерша, она рассказывает о своих новых работах, о том, что будут носить следующей весной и летом.

— В этом, как его… Гирее тоже интересуются американскими дурами, которые людям лапшу на уши вешают?

— Конечно, — убежденно ответила Наташа. — Думаешь, раз Гирей, так там и про моду не знают? Еще как знают!

— Наташа! Ты посмотри внимательно на эту толстую корову! Она важно рассуждает о том, что главное — материя, а еще — творческий настрой, про стиль говорит, про линии! А за всем этим стоит лишь одно: дайте мне деньги, чтобы жить, и жить хорошо! Ну кому нужны ее дурацкие модели, посмотри, посмотри хорошенько? Разве кто-нибудь их станет носить? Я имею в виду здравомыслящих людей. Не сумасшедших. Кому она вообще нужна? Дурочка с телевидения? Да. И не потому, что дурочка будет носить модели этой коровы, а потому что ей деньги платят за программу. А телевидению оболваненные люди платят деньги. Их убедили, что важно знать, над чем сейчас работают так называемые модельеры. А зачем им нужно это знать? Для чего?

— Что ты расходился? Я же сказала, не нравится, можешь не смотреть! — рассердилась Наташа.

Нигилист вскочил с кресла, подошел к ней.

— Не нравится, что и мою жену пытаются оболванить! Хочу, чтобы ты поняла: эти люди продают воздух. Если им это удается, пожалуйста, в мире всяких шарлатанов хватает. Но ты же смотришь на нее с уважением, ты веришь ее рассуждениям! Хотя прекрасно понимаешь: никто никогда не будет носить ее одежду. Ничего нового она не выдумает, да и невозможно выдумать. И в следующем сезоне будут носить то же, что и в этом, или то же, что и десять лет назад. Юбки короткие или длинные, брюки широкие или узкие, или расклешенные — вот и все! Ну, еще с десяток разновидностей, но это уже давно придумано! Чем же эта напыщенная корова отличается от тех, кто продает участки на Венере? Никакой, абсолютно никакой конкретной пользы от человека, а она сидит, рассуждает с таким видом, как будто человечество не сможет прожить без нее. Абсурд!

— Выходит, все модельеры не нужны?

— Давно выходит. По крайней мере, хороший портной куда нужнее!

— Значит, и Зайцев — тоже дармоед и обманщик?

— А что такое Зайцев? Костюм для какой-нибудь знаменитой мымры с двумя лишними карманами? Да это же чушь полнейшая! Может, скажешь, какая тебе лично польза от существования Зайцева или Кроликова-модельера? Или знаешь, кому от него польза? Или сомневаешься, что, не будь Зайцева, тут же не появится другой модный портной, у которого будет престижно одеваться, хотя он и шить как следует не умеет?

— Какая тебя муха сегодня укусила?

— Человеческая глупость.

— Если это глупость, то она — красивая глупость. Мне, например, нравится. А ты считаешь, если это не приносит пользы тебе прямо сейчас, то уже и глупость! Твое мнение — глупость, понятно?

Нигилист с огорчением вздохнул и вернулся в свое кресло. Наташа посмотрела на него с сожалением, потом пожала плечами, взяла пульт и переключила программу. На экране появилась известная певица. Она была в короткой юбке и сидела в таком низком кресле, что ноги обнажились, как говорят, дальше некуда. Тут и Наташа почувствовала некоторую неловкость. Вернее, будь она одна в комнате, не обратила бы внимания, но сейчас машинально посмотрела на мужа, ожидая его реакции.

— В этом весь ее талант, — мрачно процедил Нигилист.

— Ты хочешь сказать, что и она не нужна никому? Так я тебе и поверила, держи карман шире! Она поет хорошие песни, их все слушают и покупают, и по телевизору ее часто показывают. Ну? Что ты на это скажешь, несчастный рационалист?

— Голоса у нее нет и не будет. Особой исполнительской манеры нет и не будет, — стал перечислять Нигилист. — Песни ее… да, популярны, не спорю. Но песни ей дают. Если она дает кому нужно.

— Какой ты ужасный грубиян, просто невыносимо слушать!

— А если не будет давать, — невозмутимо развивал свою мысль Нигилист, — то и ей не будут давать песен. Дадут другой, такой же вульгарно размалеванной дуре, и народ будет слушать другую, а про эту никто и не вспомнит. Все ясно, как божий день. Но ты посмотри, как она держится! Как отвечает на вопросы! Как будто все руководство телевидения неделю на коленях ползало у ее подъезда, умоляя выступить! А на самом деле знаешь, что было? Дала очередному спонсору, он ей дал деньги. Она купила время, сама составила вопросы, которые ей нужно задавать, сама приехала и теперь сидит и с важным видом отвечает на них. Потом споет, чтобы все знали, помнили, что она певица. Вот и все.

— Невозможно тебя слушать, невозможно! Прямо циник какой-то! Ну почему тебе все не нравится? Почему ты все осуждаешь, ворчишь, как дед столетний? Кошмар!

— Потому, дорогая моя жена, что я слишком много знаю, слишком хорошо вижу то, чего народ не видит.

Нигилист снова встал с кресла, подошел к Наташе, обнял ее. Наташа напряглась, но виду не подала. На телеэкране ведущая попросила певицу что-нибудь исполнить, та стала отказываться, мол, не готова, не собиралась петь, но потом все же согласилась. Зазвучала мелодия очень популярной песни, хотя оркестра нигде не было видно.