Нигилист запретил Наташе давать свой адрес кому-либо, в том числе и Клавдии Ивановне. В письме ведь не объяснишь, какой странный у Наташи муж. Обещал, что скоро все будет нормально, и тогда, первым делом, они пригласят Клавдию Ивановну в гости. А пока — лучше повременить. Наташа слушалась его.

И вот теперь, кажется, появилась возможность самим съездить в Гирей, успокоить мать, да и вообще — пусть знают, как устроилась в Москве Наташа Колесникова! Должна же быть хоть какая-то польза от ее замужества!

— Я дома уже сто лет не была, — осторожно сказала Наташа. — Если уж ехать куда-то, то в Гирей. Ты и своих родителей в гости не зовешь, но они хоть знают, что ты здесь, меня видели. А моя мама ничего не знает и не понимает.

— Ты не хочешь в Испанию? — удивился Нигилист.

— Хочу, но позже. Там ведь и осенью будет тепло. А сейчас нам просто необходимо съездить в Гирей. Ну пожалуйста, Петя! Ты же сам говорил, что как только будет время…

— Да, говорил…

— Ну так выполняй! — воскликнула, чувствуя, что Нигилист колеблется.

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился он. — Что касается меня, возражений нет. Вероятно, мы сможем поехать в этот твой Гирей… Кстати, а почему татарское название?

— Ну как же, когда-то на Кубани крымские ханы хозяйничали, вот мы и бережем память о них, — пошутила Наташа, может быть, впервые со дня свадьбы.

У нее было отличное настроение. Тоже, кажется, впервые за последние два месяца. Вчера высказала Нигилисту все, что думает о его гостях, рассердилась, даже расплакалась; он вроде бы и внимания не обратил, а сегодня, пожалуйста, согласен ехать в Гирей! Это что ж получается, ругаться с ним не только можно, но и нужно? Интересное открытие.

— Но только на два дня. С дорогой это займет значительно больше времени. И последнее. Окончательное решение я сообщу тебе завтра, после того, как узнаю мнение Шеварова. Надеюсь, у него тоже не будет возражений, но… в нашем деле всякое бывает.

— Спасибо! — Наташа на радостях обняла Нигилиста, чмокнула в щеку. — Я думаю, Степан Петрович поймет, наконец, что его лучшему сотруднику давно пора предоставить отпуск. А если он заупрямится, я могу сама позвонить ему. Мне он не посмеет отказать.

— Это исключено. Шеваров принимает решение не потому, что может или не может отказать, а исходя из интересов дела. Поэтому тебе не следует звонить ему. Полагаю, тебе следует позаботиться о еде в дорогу, продумать все мелочи, ну и… подарки для твоей матери. Не с пустыми же руками приезжать.

«Надо же, о чем он стал думать!» — Радостно улыбнулась мужу и побежала на кухню готовить ужин.

— Ну что, написала?

Она сидела в комнате Ирины и с нетерпением ждала, когда подруга закончит письмо родителям. Как только Нигилист позвонил и сказал, что Шеваров дал добро их поездке в Гирей, Наташа тут же собралась и в сопровождении Ратковского помчалась в общежитие к подруге.

— Написала. Передашь родителям, скажешь, что все у меня нормально, домой приеду, наверное, через две недели. Завтра последний экзамен, а потом улетаю с творческой бригадой в Иркутск.

— Зачем?

— Выступать. Показывать сибирякам свое искусство. Будем давать по несколько концертов в день. Такой напряженный график очень полезен, вырабатывает профессиональное отношение к своей работе.

— Ты какая-то очень серьезная и даже грустная, Ирка. Бубнишь, как на собрании, прямо мой Нигилист.

— А ты сияешь, как медный таз. Неужели так счастлива со своим миллионером?

— Всякое бывает. Больше приходится терпеть. Но сегодня у меня отличное настроение, правда. Как представлю: приезжаю я в Гирей на «мерседесе», и все смотрят, глаза круглые, головами качают… Ну? Разве это не здорово, а?

— Наверное, здорово, — вздохнула Ирина. — Ты правду сказала, что повсюду ходишь в сопровождении телохранителя, или пошутила?

— Посмотри в окно. В черной кожаной куртке, белобрысый, коротко стриженный. Его зовут Олег Ратковский. Выйду от тебя, он поймает машину и отвезет меня домой.

— Ну и ну! — покачала головой Ирина. — Кто бы мог подумать!

— Ты-то сама чего раскисла? Двоек на экзаменах нахватала?

— Да нет. Я, правда, не круглая отличница, как ты, но всегда училась и учусь на «четыре» и «пять».

— Влюбилась, наверное?

— Только не это! Я теперь на мужчин и смотреть не могу.

— Тебя кто-то обидел, — догадалась Наташа. — Ну, расскажи, что случилось, может, помогу тебе. Расскажи, Ирка.

— Ох, Наташа, — вздохнула Ирина. — Даже не знаю, как об этом рассказывать. Отвратительная история. Помнишь, я говорила тебе, что получила предложение сыграть в одном фильме?

— Помню. Любовницу бандита.

— Ну, вот я и согласилась. Интересно было, и потом, попадала в картотеку «Мосфильма», в поле зрения режиссеров, можно было надеяться на другие приглашения. Согласилась. Думала, если я настоящая актриса, должна уметь сыграть любую роль. Доказать всем и себе, что могу.

— Не доказала?

— Это был такой ужас, Наташка, хуже не придумаешь. Снимал фильм режиссер Барсуков, недавний наш выпускник, команда у него — молодые ребята. Фильмы делать не умеют, но гонору — хоть отбавляй. Нашли спонсора и решили удивить мир. Но когда начали съемку, забыли и о гоноре, и о великих замыслах. Раздевали всех женщин, которые там играли, и просто… издевались. Делали, что хотели. Когда на меня залез парень, который играл бандита, они даже не подумали свет пригасить, наоборот, еще ярче сделали. А потом этот зараза Барсуков говорит: нет, темперамент не тот, сейчас я покажу тебе, как надо работать. Я, конечно, отказалась. Еще и Барсуков ляжет на меня, будет показывать, как нужно правильно! Ему, конечно, не понравилось это, на следующий день в сценарии все изменилось. Бах-бах, меня убили — и привет. Свободна. По сути дела, изнасиловали и выгнали. А в фильме осталась лишь сцена полового акта. Никакой игры. Вот тебе и снялась в кино, вот и заявила о себе.

— Скоты! — Наташу передернуло. — Надо же, какие подлецы! По сравнению с ними мой Нигилист просто паинька. Слушай, Ирка, а ты в суд на них подай.

— Какой там суд! — махнула рукой Ирина. — Я же все бумаги сама подписала, мол, сценарий читала, со всем согласна, претензий никаких не имею и не буду иметь, все права принадлежат им… Я теперь не могу даже потребовать, чтобы они сцену ту мерзкую из фильма вырезали. Знаешь, что скажут? Мы деньги вложили, это наша собственность. Такие дела…

— Даже не знаю, чем тебе помочь, — пожала плечами Наташа. — Если сама такие бумаги подписала… Да ты хоть думала, что делаешь? У других спросила бы, как это бывает!

— А кто тебе скажет, каким способом имя себе сделал? Никто. Все это тайна, Наташка, ужасная тайна. Знаешь, мне до сих пор тошно. Стыдно на глаза родителям показываться, поэтому и собралась в Иркутск.

— Я ведь тебя предупреждала, говорила тебе: ни в коем случае не соглашайся на эту роль. Ты же только на первом курсе учишься… У тебя все впереди. И куда спешишь? Да будут еще у тебя разные роли, будут приглашать, а ты выберешь, что тебе нравится.

— Плохо ты знаешь наш мир, Наташка. — Ирина печально усмехнулась. — Чтобы тебе роли предлагали, нужно где-то показаться; чтобы где-то показаться, нужно кому-то ни в чем не отказывать. А чтобы так жить, нужно знаешь кем быть?

— Раньше ты спокойно об этом рассуждала.

— Так ты же знаешь, как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И бабы тоже, — горько усмехнулась.

— Да ты не отчаивайся. Я скажу Владимиру Ивановичу, что у тебя все замечательно, учишься хорошо, в спектаклях так играешь, что начальство на коленях упрашивало тебя поехать в Иркутск и повыступать там, а то ж без тебя Щепкинское училище вроде как самодеятельность из какого-то ПТУ.

— Не вздумай про фильм брякнуть.

— Не переживай, сама понимаю. Ничего, Ирка, не грусти. Все это забудется. Вот станешь знаменитой артисткой, будешь вспоминать это, как смешной случай. В конце концов сама согласилась. Да, наверное, и не одна ты такая.