УЛИСС Перевод Евг. Солоновича Я плавал в юности вдоль берегов Далмации. Всплывали над волнами покрытые темно-зеленой слизью, прекрасные, как изумруды, рифы, где птица редкая подстерегала добычу. А когда прибой и ночь стирали их, тогда, вбирая ветер, бежали в море паруса, страхуясь от неожиданностей. Нынче эта ничья земля — мои владенья. Порт огни готовит для других; меня же по-прежнему в открытые просторы упорно гонят дух неукрощенный и к жизни безотрадная любовь. КАМИЛЛО СБАРБАРО Перевод Евг. Солоновича Камилло Сбарбаро(1888–1967). — Экспрессионистские стихотворения первого, еще во многом подражательного сборника поэта «Смолы» (1911) фиксируют каменистый, выжженный солнцем пейзаж Лигурии, которому скоро суждено найти новое воплощение в лирике раннего Монтале. Если для Сбарбаро «Смол» характерна подчеркнутая отстраненность от внешнего мира, то в его следующей книге, «Пианиссимо» (1914), контраст между поэтом и окружающим миром значительно углубляется, отстраненность от реальности перерастает в отчуждение. «Пианиссимо», самую известную и бесспорно лучшую книгу Сбарбаро, критика называет «дневником чувств». Интонация книги импульсивна, подчас близка к трагической, эпитеты, окончательно утратив прежнюю описательность, отражают внутреннее состояние поэта. На русском языке творчество Сбарбаро представлено в сборнике «Итальянская лирика, XX век». «Я жду тебя на каждом перекрестке…» Я жду тебя на каждом перекрестке, Погибель, я ищу тебя упорно во взгляде незнакомок… Хожу по ярмарочным балаганам, на женщину-змею гляжу с восторгом, на девушку в полете… Все ни за что отдать — какое счастье! Какое счастье жизнь ни в грош не ставить, единственное наше благо в мире! Умеющую весело смеяться, ту, что привычный мир молниеносно перевернет во мне движеньем бедер, молю, чтобы она мне повстречалась. Точь-в-точь как нищий, что в сердцах швыряет весь капитал свой — мелкую монетку, я жизнь к ее ногам мечтаю бросить. * * * «Порой, когда иду один по солнцу…» Порой, когда иду один по солнцу и ласковыми светлыми глазами смотрю на мир, где все мне как родное сиянье дня, травинка, муравей, — внезапный холод подступает к сердцу. Мне кажется, что я слепой, который над необъятною сидит рекой. Внизу бегут стремительные воды. Он их не видит, предаваясь солнцу нежаркому. И если звук воды ему порою внятен, он считает его обманом слуха. Так, этой жалкой жизни обречен, я, как во сне, другую обретаю и верю искренне, что этот сон неотделим от жизни. И тут меня охватывает трепет, наивный страх ребенка. Я сажусь, безмерно одинокий, у дороги, гляжу на мой убогий, жалкий мир и глажу трепетной рукою травку. * * * «Ребенком, каждый раз как песня пьяных…» Ребенком, каждый раз как песня пьяных до слуха долетала среди ночи, я вскакивал, захлопывая книгу. Я открывал окно в ночное небо — и воздух ночи в комнату врывался, я свешивался из окна — и песню пил, как вино, забористое, злое. Я оборачивался, и казалось мне бесконечно странным, что в доме ни одной зажженной лампы. Не раз, бывало, на холодный шифер, под ветром, завладевшим волосами, под дождиком, секущим лоб и щеки, я проливал бессмысленные слезы. Сейчас, когда упали эти чары, — теперь я знаю, как пересыхает поющий рот, наставленный на небо. Но стоит и сегодня среди ночи проснуться мне от вечной песни пьяных — от этих звуков, памятных для слуха, я с замираньем духа опять бегу лицо подставить ветру, который волосы мои растреплет. Я рад бы снова горечь упоенья почувствовать и судорогу в теле, оплакать времена, которым нет возврата… Но, конечно, я нелеп с моими вымученными слезами. * * * «О море и о лете говорила…» О море и о лете говорила дорога вдоль домов и вдоль садов, где в первый раз я ждал тебя открыто. Под взглядом недоверчивым сошла ты, чуть нерешительная, с тротуара. Теперь дорога нас не разделяла. Ты даже глаз не подняла: сдавила запястье мне, и мы прошли немного бок о бок, не произнеся ни звука. На этот раз меня влекла машина, стихия, шквал, обузданный насилу, навстречу месту первого свиданья. Вот поворот — его узнало сердце, и вихрем поворот берет машина, и наконец ты сходишь, чуть нерешительная, с тротуара. (Жестокая игра воображенья: с подобною надеждой паралитик предстать на сцене жаждет в прежней роли.) Одно мгновенье на воспоминанье, но что за сладкий шип меня пронзил! Другого — столь же острого, как это, — ты не могла мне подарить блаженства. Любовь! Любовь! И у меня на свете был кто-то. Благословение тебе, дорога, где не мое — чужое состраданье впервые в жизни овладело сердцем. |
