Джим поставил тарелки из-под десерта одна в одну, соорудив таким образом собственное представление о компьютере, и тоже стал печатать. В жизни Джим долбит по клавиатуре двумя пальцами, по полчаса отыскивая знакомые буквы, а тут он с грацией пианиста-виртуоза приподнял обе кисти и заиграл на воображаемых клавишах всеми десятью пальцами.
– «Уважаемый Взбешенный офицер полиции! Во-первых, у вашего отца в одном полушарии пятой точки наверняка мозгов больше, чем у вас в обоих полушариях головного мозга. Неужели вы думаете, что отец желает вам плохого? Нет, он заботится о вашем благополучии. Не будьте неблагодарным чурбаном. Сделайте, как он говорит. Ваш отец еще никогда не ошибался. И впредь не ошибется. Мы всей редакцией желаем вам счастья в личной жизни».
Я бросился на кухню. Энджел варила кофе.
– Что это вы раскричались? – спросила она, ставя на серебряный поднос сахарницу и сливочник.
– Извини. Просто твой муж довел меня до белого каления.
– В моей семье крик – еще один способ сказать «я тебя люблю». Я сварила кофе по-ирландски. Сейчас вам обоим полегчает.
– Я за рулем. Кофе выпью, но без ирландских прибамбасов.
Я помог Энджел доставить поднос в столовую. Большой Джим успел уговорить и мою порцию десерта, для него уже третью.
– Представляешь, Энджел, – воззвал он к супруге, – Майк не хочет пригласить Дайану на свидание.
Энджел поставила перед мужем чашку ароматного дымящегося черного кофе и плеснула туда добрую порцию «Бушмиллз».
– Может, Майку лучше предложить Дайане переехать к нему в качестве экономки? В твоем случае эффект налицо.
Джим побагровел. Я расхохотался. Для меня чуть ли не самое большое удовольствие – увидеть, как папочку ставят на место, а Энджел в этом деле уже почти сравнялась с мамой.
Наконец Большой Джим сдался.
– А ну вас обоих, – буркнул он, и тотчас триста фунтов живого веса затряслись от хохота. – Нам тут только одного не хватает – задушенной мексиканки, у которой был слишком длинный язык.
Энджел налила и мне кофе, однако запах его вдохновлял вдвое меньше, чем исходивший из чашки Джима. Поэтому я сложил два пальца вместе и взмолился: «Un poquito, por favor».[8] Энджел плеснула в мою чашку божественного золотистого напитка, и я сделал глубокий вдох. Умопомрачительная дымящаяся смесь зерен французской обжарки и ирландского виски заполнила ноздри и проникла в мозг. Еще даже не пригубив кофе, я почувствовал успокаивающее жужжание в ушах. И сделал второй вдох.
Энджел уселась за стол и разделила с Джимом свою порцию пирога. Большой Джим давным-давно обратил ее в оприанство, и она принялась пересказывать сегодняшнее шоу. Передача была посвящена искусству стареть с достоинством.
– Многие стареющие женщины, – начала Энджел, – только и думают, что о морщинах, об обвислой груди да о климаксе. А ведь с годами у нас прибавляется мудрости, жизненного опыта, и мы наконец начинаем жить в согласии со своим духовным миром. Старение может быть приятным. – Она внезапно замолчала. – Извини, Майк. Тебе, наверно, неинтересно.
Видимо, Энджел вспомнила о Джоанн, которой не грозят ни морщины, ни климакс, ни маленькие радости достойного старения.
– Все нормально, Энджел, продолжай, – ободрил я.
Глаза Энджел наполнились слезами, и одна слеза скатилась по щеке, оставив заметный след на безупречном макияже.
– Мне пора спать, – произнесла Энджел, промокнув лицо салфеткой, и поднялась. – Вы, мои любимые мачо, можете кричать друг на друга хоть до утра.
Я тоже поднялся, и Энджел обняла меня. Это было не дежурное объятие на сон грядущий, а объятие нежное, полное сочувствия, из тех, что приберегаются для близких, понесших невосполнимую утрату.
– Я тоже по ней скучаю, – шепнула Энджел.
Затем она обняла Большого Джима за шею и страстно поцеловала. Он прямо растаял. Интересно, замечала ли мама что-нибудь между Джимом и Энджел? Шутила ли она, говоря: «Надо забрать ее с собой», – или у нее были предчувствия?
Энджел вышла из гостиной. Скунсик улегся у ног Большого Джима. Я прислушался – и понял, что Скунсик уже в объятиях собачьего Морфея.
– Может, прикроем тему Дайаны? – предложил я. – Мне нужна твоя помощь… Речь идет об убийстве.
– Я весь внимание, – подался вперед Большой Джим.
Я рассказал ему об убийстве Элкинса. О прыгалках, о флипбуке, об отрезанном кроличьем ухе – словом, обо всем. Джим не перебивал и не переспрашивал до тех пор, пока не узнал, что Кролик Трынтрава оказался педофилом с судимостью.
– Когда найдете убийцу, – изрек Большой Джим, – дайте ему медаль. Чем я могу помочь?
– Видишь ли, в соответствии со всеми знаниями, полученными в полицейской академии, мне следует разрабатывать версию с педофилом. Я должен искать человека, который убил Элкинса из мести.
– Допустим. А что тебе подсказывает интуиция?
– А интуиция мне подсказывает, что в королевстве Ламаара что-то прогнило. Терри эта мысль еще раньше пришла в голову, – помедлив, добавил я, справедливости ради. – Терри говорит: если хочешь отомстить педофилу, который надругался над твоим ребенком, почему бы не прикончить его поближе к дому? В то время как преступник, кем бы он ни был, не поленился проникнуть в парк под носом у охраны и совершить убийство на территории «Ламаар энтерпрайзис», причем Элкинс был в костюме культового персонажа компании.
– Похоже, Терри прав. Убийца явно имеет зуб на компанию.
– И я о том же. Но если мы с Терри правы, значит, Кролик – только начало. Нас ждет жертва номер два, жертва номер три, жертва номер четыре… Я с такими делами уже сталкивался. Этому конца не будет.
– Ты заметил, что ты только что сделал? – спросил Большой Джим.
– Нет. А что я такого сделал?
– Ты пересчитал жертв на пальцах.
– Ну и что?
– Покажи мне еще раз жертву номер четыре.
Я разогнул четыре пальца.
– А теперь – жертву номер один.
Я поднял указательный палец.
– Покажи мне жертву номер один, но другим пальцем.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы уловить мысль Большого Джима. Лишь затем я медленно согнул указательный палец и разогнул другой палец. Средний.
– Вот черт! Этот палец нарисован в гребаном флипбуке. Выходит, он значит совсем не то, что мы подумали.
– Ну почему же? У него двойное значение – то, что вы подумали, и жертва номер один.
– Джим Ломакс, ты настоящий гений.
– Видимо, три года, что я проработал со съемочной группой сериала «Она написала убийство», не прошли бесследно.
– Значит, кто-то вздумал по одному перебить всех персонажей Ламаара…
– И я так думаю.
– Чтобы раскрыть это дело, нам с Терри придется побольше узнать о «Ламаар энтерпрайзис».
– О компании написана пара стоящих книжек. Прочти их, и поймешь, кто убил Кролика. – Джим отхлебнул кофе. – Или просто попроси о помощи своего любящего папу.
– Я уже просил тебя о помощи. Мне что, на колени встать?
– Ну зачем так жестоко. – Джим осклабился, и я внезапно понял, что он сейчас скажет. – Просто пригласи Дайану на свидание.
– Ты сознаешь, что шантажируешь офицера полиции при исполнении?
– Пожалуйста, можешь меня арестовать.
Если я что и усвоил со времен отрочества, так это следующее: водители всегда в курсе студийных сплетен. Они приезжают на студию первыми и уезжают последними. День длинный, но основная работа приходится на утро и вечер, а в остальное время водилы просиживают штаны поближе к столовой и перемывают кости всем – от режиссера до осветителя. Для последних они вроде мебели: при них не стесняются ни в поступках, ни в выражениях. Большой Джим поймал меня на крючок. Легко и красиво поймал.
– Дай мне Дайанин телефон, – сдался я. – Так и быть, свожу ее куда-нибудь.
Джим протянул аккуратно сложенный лист бумаги, который уже давно держал наготове.
Я отхлебнул кофе. Он был сладкий и крепкий. Я сделал еще два маленьких глотка и опрокинул в рот все, что осталось. Я люблю спиртное, но манерой пития больше похожу на учительницу начальных классов, чем на полицейского из убойного отдела. Знаю кучу копов, которые просто не умеют пить по глотку – только опрокидывают. Едва заканчивается рабочий день, как они заваливают в бар, где бармен лоялен к копам, и алкоголем изгоняют демонов. Некоторые копы, особо чувствительные, и конца смены не дожидаются.
