ВИКТОР ГОФМАН
Его несладкая слащавость,
Девическая бирюза
И безобидная лукавость
Не “против” говорят, а “за”.
Капризничающий ребенок,
Ребенок взрослый и больной,
Самолюбив и чутко-тонок
Души надорванной струной.
К самопожертвованью склонный,
Ревнивый робко, без хлопот,
В Мечту испуганно-влюбленный,-
Чего ему недостает?
Недостает огня и силы,
Но именно-то оттого
Так трогательно сердцу милы
Стихи изящные его.
ПУШКИН
Он – это чудное мгновенье,
Запечатленное в веках!
Он – воплощенье Вдохновенья,
И перед ним бессилен прах…
Лишь он один из всех живущих
Не стал, скончавшись, мертвецом:
Он вечно жив во всех поющих,
И смерть здесь не звучит “концом”.
В его созданьях Красота ведь
Показывает вечный лик.
Его нам мертвым не представить
Себе, и этим он велик!
Пускай он стар для современья,
Но современье для него
Ничтожно: ведь его мгновенье -
Прекрасней века моего!
У МОРЯ
Финляндский ветер с моря дует,-
Пронзительно-холодный норд,-
И зло над парусом колдует,
У шлюпки накреняя борт.
Иду один я над отвесным
Обрывом, видя волн разбег,
Любуясь изрозо-телесным
Песком. Все зелено – и снег!..
Покрыто снегом все подскалье
От самых гор и до песка.
А там, за ним, клокочет далью
Все та же синяя тоска…
Зеленый верх, низ желто-синий,
И промежуток хладно-бел.
Пустыня впитана пустыней:
Быть в море небу дан удел.
К МОРЮ
Полно тоски и безнадежья,
Отчаянья и пустоты,
В разгуле своего безбрежья,
Безжалостное море, ты!
Невольно к твоему унынью
Непостижимое влечет
И, упояя очи синью,
Тщетою сердце обдает.
Зачем ты, страшное, большое,
Без тонких линий и без форм?
Владеет кто твоей душою:
Смиренный штиль? свирепый шторм?
И не в тебали мой прообраз,-
Моя загадная душа,-
Что вдруг из беспричинно-доброй
Бывает зверзче апаша?
Не то же ли и в ней унынье
И безнадежье, и тоска?
Так влейся в душу всею синью:
Она душе моей близка!
РАЗБОР СОБРАТЬЕВ
Разбор собратьев очень труден
И, согласитесь, щекотлив:
Никто друг другу не подсуден,
И каждый сокровенным жив…
Но не сказать о них ни слова -
Пожалуй, утаить себя…
Моя душа сказать готова
Всё, беспристрастье возлюбя.
Тем мне простительней сужденье
О них, что часто обо мне
Они твердят – без снисхожденья,
Не без пристрастия вполне…
Я Пушкиным клянусь, что святы
Характеристики мои,
Что в них и тени нет расплаты
За высмеянные стихи!
ВАСИЛИЮ КАМЕНСКОМУ
Да, я люблю тебя, мой Вася,
Мой друг, мой истинный собрат,
Когда, толпу обананася,
Идешь с распятия эстрад!
Тогда в твоих глазах дитяти -
Улыбчивая доброта
И утомленье от “распятий”
И, если хочешь, красота…
Во многом расходясь с тобою,
Но ничего не осудя,
Твоею юнью голубою
Любуюсь, взрослое дитя!
За то, что любишь ты природу,
За то, что веет жизнь от щек
Твоих, тебе слагаю оду,
Мой звонкострунный Журчеек!
ПОСЛЕ “ОНЕГИНА”
Сегодня утром после чая,
Воспользовавшись мерзлым днем,
“Онегина” – я, не скучая,
Читал с подъемом и огнем.
О, читанные многократно
Страницы, юности друзья!
Вы, как бывало, ароматны!
Взволнован так же вами я!
Здесь что ни строчка – то эпиграф!
О, века прошлого простор!
Я современности, как тигров,
Уже боюсь с недавних пор.
И если в пушкинское время
Немало было разных “но”,
То уж теперь сплошное бремя
Нам, современникам, дано…
Конечно, век экспериментов
Над нами – интересный век…
Но от щекочущих моментов
Устал культурный человек.
Мы извращеньем обуяны,
Как там, читатель, ни грози:
И духу вечному Татьяны
Мы предпочтем “душок” Зизи!..
ИНТЕРМЕЦЦО
Чаруют разочарованья
Очарованием своим…
Культурные завоеванья
Рассеиваются, как дым…
Обвеяны давно минувшим,
Им орошенные мечты,
Минувшим, ласково-прильнувшим
К мечтам, больным от пустоты…
Неизъяснимые волненья
Поят болевщую грудь…
На нежном пляже вдохновенья
Так несказанно – отдохнуть!..
Непостижимые желанья
Овладевают всей душой…
Чаруют разочарованья
Очарованья пустотой…
РИСУНОК ИГЛОЙ
Ореховые клавесины,
И отраженная в трюмо
Фигурка маленькой кузины,
Щебечущей на них Рамо…
В углу с подушкою качалка
Воздушнее затей Дидло.
На ней засохшая фиалка,
Которой сердце отцвело…
Оплывшие чуть жалят свечи,
Как плечи – розу, белый лоб.
Окно раскрыто в сад. Там вечер.
С куртин плывет гелиотроп.
Все ноты в слёзовом тумане,
Как будто точки серебра…
А сердце девичье – в романе,
Украдкой читанном вчера…
В ДЕРЕВНЕ
В деревне, где легко и свято
Природе душу передам,
Мне прямо страшно от разврата
Столичных девствующих дам.
И здесь, – где поле, лес и книги,
И Богом озаренный дом,-
Тем отвратительней интриги,
Столиц Гоморра и Содом.
Я вовсе не любитель охать
И ныть, но любо вспомнить зло
Их торжествующую похоть,
И как их ею развезло.
Не любящий нравоученья
И презирающий мораль,
Я не могу без возмущенья
Их пакостную вспомнить саль…
“ЗОЛА В СТЕКЛЕ”
Казалось бы, что благородство
Есть свойство нужное для всех,
Что в негодяйстве яд уродства
И в пакости – бесспорный грех;
Что не достоинством считать бы
Нам благородство, а – судьбой,
Не волочиться после свадьбы
За первой юбкой площадкой;
Не наставлять рогов мужьям бы
С мимоидущим молодцом,
И не писать бы эти ямбы
С гневом пылающим лицом.
Казалось бы!.. На самом деле ж
Всё по-иному на земле:
В меня за правду злобой целишь
Ты, человек, – “зола в стекле”!
А. К. ТОЛСТОЙ
Граф Алексей Толстой, чье имя
Звучит мне юностью моей
И новгородскими сырыми
Лесами в густоте ветвей;
Чей чудный стих вешне-березов
И упоенно-соловьист,
И тихий запад бледно-розов;
И вечер благостно росист;
Он, чьи припевы удалые -
Любви и жизни торжество;
Чья так пленительна Мария
И звонко-майно “Сватовство”;
Он, чье лицо так благородно,
Красиво, ясно и светло;
Чье творчество так плодородно
И так роскошно расцвело.
Ему слагаю, благодарный,
Восторженные двадцать строк:
Его напев великодарный -
Расцвета моего залог!
