ПЕРВОЕ ПИСЬМО
Живет по-прежнему Париж,
Грассирующий и нарядный,
Где если и не “угоришь”,
То, против воли, воспаришь
Душою, даже безотрадной.
Буквально все как до войны,
И charme все тот же в эксцессере;
На карточках запретных серий,
Как прежде, женщины стройны,-
Стройней “натур”, по крайней мере…
И в “Призраках”” его разнес
Тургенев все-таки напрасно:
Здесь некрасивое прекрасно,
И ценны бриллианты слез,
И на Монмартре Аполлон -
Абориген и завсегдатай.
Жив “Современный Вавилон”,
Чуть не разрушенный когда-то…
Там к Наслажденью семафор
Показывает свет зеленый,
И лириков король, Поль Фор,
Мечтает о волне соленой,
Усевшись в цепком кабаке,
Тонущем в крепком табаке,
Где аргентинское танго
Танцует родина Пого.
Столица мира! Город-царь!
Душа, исполненная транса!
Ты положила на алтарь
Гражданство Анатоля Франса.
Вчера в Jardin des Tuileries
Я пробродил до повечерья:
С ума сводящая esprits,
И paradis, и просто перья…
Кабриолеты, тильбюри,
“Бери авто и тюль бери,
И то, что в тюле”… Я пари
Держу: так все живут в Paris.
Однако бросим каламбур,
Хотя он здесь вполне уместен.
О, как пьянительно-прелестен
Язык маркизы Помпадур!
Люблю бродить по Lauriston
(Поблизости от Трокадэро),
Вдоль Сены, лентящейся серо,
К Согласья площади. Тритон
И нимфы там взнесли дельфинов,
Что мечут за струей струю.
Египет знойный свой покинув,
Спит обелиск в чужом краю.
Чаруен Тюльерийский сад,
Где солнце плещется по лицам,
Где все Людовиком-Филиппом
До сей поры полно. Грустят
Там нифы темные, и фавны
Полустрашны, палузабавны.
Деревья в кадках, как шары
Зеленокудрые. Боскеты
Геометричны. И ракеты
Фраз, смеха и “в любовь игры”!
О, флирт, забава парижанок,
Ты жив, куда ни посмотри!
В соединении с causerie -
Ты лишь мечта для иностранок…
Стою часами у витрин.
Чего здесь нет! – и ананасы,
И персики, и литры вин,
Сыры, духи, табак. Для кассы
Большой соблазн и явный вред,
Но неизвестен здесь запрет.
Притом, заметьте, скромность цен:
Дороже лишь в четыре раза,
Чем до войны. И эта фраза
Мне мелодична, как “Кармен”.
Здесь, кстати, все, что ни спроси
Из музыки, к твоим услугам,
И снова музыкальным плугом
Вспахал мне сердце Дебюсси…
А “Клеопатра”, Жюль Масснэ?
“Манон”, “Таис”, “Иродиада”?
По этим партитурам рада
Душа проделать petite tournee
(Тут мне припомнился Кюи,
Масснэ “расслабленным Чайковским”
Назвавший. С мнением “таковским”
Понятья борются мои).
На всем незримое клеймо:
“Здесь жизнь – как пламя, а не жижа”.
– Я лишь пересказал письмо,
Полученное из Парижа.
BTOPOE ПИСЬМО
На ваш вопрос: “Какие здесь
Заметны новые теченья?”,
Отвечу: как и прежде, смесь
Ума с налетом поглупенья.
Apollinaire, Salmon, Sendras -
Вот три светила футуризма!
Второе имя – слов игра! -
Нас вводит в стадию “рыбизма”,
Иначе – просто немоты:
Для уха нашего беззвучно
Их “нео-творчество”; докучно
Оно, как символ тошноты.
А “дадаизм”, последний крик
Литературной ложной моды.
Дегенератные уроды
Изображают крайний сдвиг
В театрике “Ambassa deurs”
Актер, игравший дадаиста,
Кричал: “Да-да!” – по-русски чисто -
Дадаистический пример!..
От пышного “Folies-bergeres”
До “Noctambules”, мирка студентов,
Их пародируют. Одни
Они – объект экспериментов
Неисчерпаемый. Они -
Великовозрастные дурни.
В салоне, в парковой тени
И в подозрительной “амурне”
Они завязли на зубах…
Ошеломляющая “слава”
Дегенератов (тлен и прах!)
Плывет, как восковая пава…
Исканье – вечный идеал
Художника. Но эти “томы” -
Весьма плачевные симптомы.
Теперь, когда весь мир устал
От шестилетней гнусной бойни,
От глупых деяний и слов,
Пора искусству стать достойней
И побросать “хвосты ослов!”
Уже в прославленном кафе
Среди Латинского квартала
Моя знакомая встречала
Тонущего в своей строфе,
(А может статься – и в софе,
Как в алькермессе!..) солнцепевца,
Решившего покушать хлебца
Французского. Итак, Бальмонт
Вошел под кровлю ““La Rotonde”,
Где не бывал шесть лет. За эти
Лета немало перемен,
Но он все так же вдохновен
И непосредственен, как дети.
Литературно обрусел
Париж достаточно. На кейфе
Живет в Contrexevi11'e Тэффи,
И Бунин прочно здесь осел.
Сменил на вкус бордоских вин
“Денатуратный дух Расеи”,
Вотще свой огород посеяв,
Туземец Гатчины – Куприн,
Маяк “Последних новостей”!..
И, как ее ни ороси я,
Суха грядущая Россия
Для офранцуженных гостей…
В Париже – полу-Петербург,
Полу-Москва. И наша “грыжа”,
Болезнь России, для Парижа,-
Заметил друг словесных пург,
Который брови вдруг насупил,-
Как для купчих московских – жупел.
Весь мир похлебкою такой
Наш русский человек “осупил”,
Что льется изо ртов рекой
Она обратно… Для француза
Эстета до мозга костей,
Приезд непрошеных гостей,
Избегших “грыжи”,– вроде груза
На модном галстуке. Но он,
Француз, любезен и лощен:
Ведь узы прежнего союза
Обязывают до сих пор…
А потому – умолкни спор!
1920
VI. ТРАГЕДИЯ НА ЛЕГКОМ ФОНЕ
РОМАН В КАНЦОНАХ
Над нами гнет незыблемой судьбы…
Мирра Лохвицкая
1
Ирэн жила в пейзажах Крыма,
На уличке Бахчисарая -
Вы помните Бахчисарай? -
Где целый день мелькают мимо
Красоты сказочного края,
Где каждый красочен сарай.
О, что за благодатный край
С цветами – блюдцами магнолий,
Со звездочными кизилями
И с гиацинтными полями,
Средь абрикосовых фриволей,-
Изрозопудренных Маркиз,-
Душистых, как сама Балькис!
2
А эти белые мечети
И стрельчатые минареты,
Воспетый Пушкиным фонтан?
Забыть ли мне виденья эти?
Теперь в лета – анахореты
Я ими плавно обуян.
И ты, Гирей, ты, неуч-хан,
Мне представляешься отныне
Культурным, тонким человеком,
Так я разочарован веком,
Разбившим вечные святыни,
Проклявшим грезу и сирень,
Картуз надевшим набекрень…
