Читал муж в газетах, – и стало темно.
Она (обращаясь к предчувствию): Боже?!
Он бросил газету и думает то же…
И каждому кто-то шепнул: Р е ш е н о.
СОНЕТ
Георгию Иванову
Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы – эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грез отстой…
Я говорю мгновению: “Постой!”-
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоен страданья красотой…
Я в солнце угасаю – я живу
По вечерам: брожу я на Неву,-
Там ждет грезэра девственная дама.
Она – креолка древнего Днепра,-
Верна тому, чьего ребенка мама…
И нервничают броско два пера…
Петербург
1911
АНАНАСЫ В ШАМПАНСКОМ
Третья книга поэз
I. РОЗИРИС
УВЕРТЮРА
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то
испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолет буэров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе
дамском
Я трагедию жизни претворю в грезо-фарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка -
на Марс!
1915. Январь
Петроград
ГРАНДИОЗ
Все наслажденья и все эксцессы
Все звезды мира и все планеты
Жемчужу гордо в свои сонеты,-
Мои сонеты – колье принцессы!
Я надеваю, под взрыв оркестра,
Колье сонетов (размах примерьте!)
Да, надеваю рукой маэстро
На шею Девы. Она – Бессмертье!
Она вне мира, Она вне почвы,
Без окончанья и без начала…
Ничто святое ее зачало…
Кто усомнится – уйдите прочь вы!
Она безмерна и повсеместна,
Она невинна и сладкогрешна,
Да, сладкогрешна, как будто бездна,
И точно бездна – она безбрежна.
Под барабаны, под кастаньеты,
Все содроганья и все эксцессы.
Жемчужу гордо в колье принцессы,
Не знавшей почвы любой планеты…
1910. Июнь
В КОЛЯСКЕ ЭСКЛАРМОНДЫ
Я еду в среброспицной коляске Эсклармонды
По липовой аллее, упавшей на курорт,
И в солнышках зеленых лучат волособлонды
Зло-спецной Эсклармонды шаплетку-фетроторт…
Мореет: шинам хрустче. Бездумно и бесцельно.
Две раковины-девы впитали океан.
Он плещется десертно, – совсем мускат-люнельно,-
Струится в мозг и в глазы, по-человечьи пьян…
Взорвись, как бомба, солнце! Порвитесь, пены
блонды!
Нет больше океана, умчавшегося в ту,
Кто носит имя моря и солнца – Эсклармонды,
Кто на земле любезно мне заменил мечту!
Екатеринослав
1914. Февраль
БАРБАРИСОВАЯ ПОЭЗА
Гувернантка-барышня
Вносит в кабинет
В чашечках фарфоровых
Creme d'enine vinette.
Чашечки неполные
Девственны на вид.
В золотой печеннице
Английский бисквит.
В кабинете общество
В девять человек.
Окна в сад растворены,
В сад, где речи рек.
На березах отсветы
Неба. О, каприз!
Волны, небо, барышня
Цвета барбарис.
И ее сиятельство
Навела лорнет
На природу, ставшую
Creme d'enine vinette…
1914. Июль
Мыза Ивановка
ЦВЕТОК БУКЕТА ДАМ
В букете дам – Амьенского beau mond'a[10]
Звучнее всех рифмует с резедой
Bronze-oxidм[11] блондинка Эсклармонда,
Цветя бальзаколетнею звездой.
Она остра, как квинт-эссенца специй,
Ее бравадам нужен резонанс,
В любовники берет “господ с трапеций”
И, так сказать, смакует mesalliance…[12]
Условностям всегда бросает “shoking!”[13]
Экстравагантно выпускает лиф,
Лорнирует базарно каждый смокинг,
Но не во всяком смокинге калиф…
Как устрицу, глотает с аппетитом
Дежурного очередную дань…
При этом всём – со вкусом носит титул,
Иной щеке даря свою ладонь.
1911. Февраль
В БЛЕСТКОЙ ТЬМЕ
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские
олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив.
Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе:
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Каждая строчка – пощечина. Голос мой – сплошь
издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые ваши сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые ваши сиятельства! Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок и
Бальмонт!
1913
В ЛИМУЗИНЕ
Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в корректном кавалере,
И в хрупоте танцующих резин
Восстановила голос Кавальери.
Кто звал ее на лестнице: “Manon?”
И ножки ей в прохладном вестибюле,-
Хотя она и бросила: “Mais non”[14] -
Чьи руки властно мехово обули?
Да все же он, пустой, как шантеклер,
Проборчатый, офраченный картавец,
Желательный для многих кавалер,
Использованный многими красавец.
О женщина! Зови его в турнэ,
Бери его, пожалуй, в будуары…
Но не води с собою на Масснэ;
“Письмо” Масснэ… Оно не для гитары!..
1910. Июль
НА ОСТРОВАХ
В ландо моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и – “этих” дам.
Ах, в каждой “фее” искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! как безвопросно!
Как гривуазно! но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь.
И что тут прелесть? и что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
1911. Май.
ВАЛЕНТИНА
Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько
жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?
Это было на концерте в медицинском институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландолета, девушками окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой извив.
Ты зашла ко мне в антракте (не зови его пробелом),
С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою
грозой
Глаз восторженных и наглых. Ты была в простом
и белом,
Говорила очень быстро и казалась стрекозой.
Этот день!.. С него – начало. Телефоны и открытки.
К начинаньям поэтессы я был очень милосерд,
И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки,
