Утонченный и хрупкий был ребенок,
Которому двенадцатый шел год.
И крошка Феня, шустрая резвунья,
Была мила; ей было только семь.
Два месяца еще прошло. Настала
Зима, – мне захотелось в зимний парк.
Ах, Гатчина, излюбленное место
Моих прогулок на норвежских лыжах,
Музей моей весны, как я однажды
Назвал тебя в одной поэме, много
Ты говоришь душе моей и сердцу!
Люблю благословенно повторять
Упругое и звучное названье.
Ах, Гатчина, какая ты теперь?
Боюсь подумать. Скройся, злободневность,
Минувшего собой не оскверняй!
И в этот раз зашел я к Тимофею
Из парка отдохнуть и посидеть;
Зашел к нему я в полдень отогреться:
Мороз трещал румяно на дворе.
Все были дома: было воскресенье,
И, как приятный для меня сюрприз,
Приехала из Петербурга Злата,
Одетая со вкусом, очень просто,
Она играла с маленькою Феней
И весело шутила. Я, любуясь,
Невольно засмотрелся на нее.
Она мгновенно взгляд мой уловила,
Слегка смутилась, волосы оправив,
И скромно села к чайному столу.
Я после чая предложил ей вместе
Со мною в парк пройтись; она охотно
Без всякого ломанья согласилась.
И, говоря вполне непринужденно,
Мы с ней прошли, так молодо смеясь.
О белый снег, холодный и пушистый,
О, старый парк, дремотный и тенистый,
О первая священная любовь!
* * *
Да, верил я тогда в предназначенье,
Во вдохновенность встреч, в любовь такую,
Которая охватывает вдруг
Всего-всего, безразумно владея
И сердцем и душой. Интуитивно
Я понял вдруг, что Злата неспроста
Мне встретилась, а послана судьбою.
И к девушке присматриваться зорче
Я стал тогда, и вот что я заметил:
Под кажущимся внешним оживленьем
Таилась в ней какая-то печальность,
Какая-то неясная мне боль.
Я подошел к ней осторожно,
И, тронутая ласковым участьем,
Мне девушка доверчиво открылась.
* * *
“Я вижу, человек вы благородный,-
Так начала свое повествованье,-
И с вами познакомиться отрадно,
Поверьте, было мне, но не сердитесь,
Таится в этом маленькое « но»:
Раз вы хороший, добрый, честный, чистый -
А в этом я хочу не сомневаться,-
Как вы могли, как только вы решились
С моим отцом поддерживать знакомство?
Вы юноша еще, почти ребенок,
И всячески вам надо опасаться
Дурных влияний, и людей порочных,
Испорченных, стараться избегать.
А мой отец (Господь, прости мне эти
Для дочери опасные слова!)
Пропойца, негодяй, он нехороший,
Нечестный человек. Вы пьете с ним.
При том, мне кажется, гораздо больше,
Чем следует; не глупо ль прозвучало,
Что следует пить водку, эту мерзость,
Губящую как тело, так и дух?
Я – враг ее: она мне причинила
Так много горя; матери моей
Ускорила кончину, потому что
Отец мой, вечно пьяный, поведеньем
Бессовестным ее в могилу свел.
Я – враг ее, а раз отец – пропойца,
Естественно, что и ему я враг.
И если вы действительно хотите
Мне другом быть, не пейте больше, милый,
И не ходите в этот дом проклятый,
Где нераздельно властвует вино”.
* * *
Мы долго в этот вечер говорили
И с каждой фразой думами сближались,
Бродя сначала зимним Приоратом,
А под вечер по улицам-аллеям,
Залитым электрическим сияньем
И занесенным белым покрывалом.
Снег сыпался, и, в отблесках фонарных,
Любовь в глазах у Златы расцветала;
В своих глазах любви не мог я видеть,
Но девушкины очи говорили
Так ясно мне, что и в моих глазах
Заметили они расцвет любовный.
Я этого не чувствовать не мог.
С последним поездом мы возвратились
В столицу, я отвез ее до дома
И, слово взяв встречаться и по почте
Беседовать, отправился к себе.
* * *
В те годы я бывал ежевечерне
В театрах, преимущественно в Зале
Консерватории, где Церетели
Держал большую оперную труппу.
Я музыку боготворю не меньше
Поэзии, и удивляться надо ль,
Что посещенье оперы являлось
Потребностью моей необходимой.
В сезон поста великого, у Гвиды
Я слушал итальянцев с упоеньем.
По воскресеньям даже дважды в день я
Ходил в театр: и вечером, и утром.
Нечасто исполняемые пьесы
Давались там: “Германия” Франкетти,
“Заза” Леонковалло, “Андриена
Де Лекуврэр” синьора Чилеа,
Там удалось прослушать “Джиоконду”,
Чтоб временно увлечься Понкиелли,
Где так неподражаем Титто Руффо…
Да, имена там были звездоносны:
Певала там и Лидия Берленди,
И Баронат, и Гай с Пеллингиони,
И Арнольдсон с Ансельми, Баттистини,
И Собинов, и Фигнер, и Клементьев.
Липковская там делала карьеру,
И Монска промелькнула метеором,
И упояла нас колоратурой
В “Титании” кудесница Ван-Брандт.
Она была великою малюткой,
И это имя – целая эпоха
В моих переживаниях музыкальных.
И Мравина Евгенья Константинна,
Моя сестра троюродная, Сказка,
Снегурочка и Жаворонок Вешний,
В тот год дала прощальный свой концерт,
Заканчивая деятельность грустно,
С печатью смерти, со следами прежней,
Блистательной когда-то красоты.
Со мной в театр ходить любила Злата,
И юная старушка “Травиата”
Сближала нас немало, слава ей!
И как бы “Травиату” ни бранили
За ветхость, примитивность и слащавость,
Не поддаваться чарам этих звуков
Не в силах я и “слабостью” горжусь:
Любя ее до дней своих последних,
Я этим самым верен милой Злате,
И, отдавая должное Пуччини
И Дебюсси, я Верди не отверг.
* * *
По вечерам, когда она кончала
Работу в мастерской, я приходил к ней
И дожидал у лестницы. Она
Спускалась вниз. Я целовал ей руки,
Заглядывал в глаза и, повторяя
В восторге имя, сладостное слуху,
И плакал, и смеялся, как дитя…
О, как она была нежна со мною,
Моя подруга, золотая Злата!
Как глубоко и солнечно любила,
Во всем меня оправдывая вечно!
Мы с нею шли по улицам бесцельно,
Но и бесцельный путь был полон цели:
Он вел к вершинам чувства молодого,
И в этом крылась благостная цель.
Так мы встречались часто, но и писем
Немало посылали мы друг другу,
И, если же собрать теперь, поэма
Моя, пожалуй, станет бесконечной,
И не ее ли письма неземные,
Земной рукой написанные, дали
Тебе, о Русь, жемчужную поэзу:
“Не может быть! вы лжете мне, мечты!”
* * *
Я беден был. Я жил на средства дяди.
Он маме ежемесячные суммы
До дня, когда мне счастье улыбнулось,
Переводил корректно-аккуратно,
Но переводы были так мизерны,
А жизнь в столице не была дешевой.
Сестра, имея дом свой, нам квартиру
Давала gratis и немного денег.
Я беден был, но поступать на службу
Упорно избегал: дух канцелярий
Был для меня, свободного, противен.
И чувствовать начальство над собою
Казалось мне позорным униженьем,
Но мамочка всегда со мной делилась
Последним и, отказывая часто
Себе в необходимом, доставляла
Возможность посещать театр и книги
Приобретать. Мне было лет 16,
Когда приехал к маме я с Квантуна,
Где в Порте Дальнем больше полугода
С больным отцом провел. Он после в Ялту,
Один уехал, и весной четвертой
Столетья нового, во время русско-
Японской бойни, умер от нефрита.
Замечу между прочим, что в реальном
Еще учась, стал собирать я книги.
В два года, проведенных в Петербурге,
