5
Мы по дороге к дяде Мише
(Он в Серпухове жил тогда)
Весной, когда в Оке вода,
Бесчинствуя, вздымалась выше
Песчано-скатных берегов,
Заехали на две недели,
И там я позабыл о цели
Пути, и даже был готов
С собой покончить: угодили
Мы, страшно молвить, к свадьбе Лили…
На фабрике громадной ткацкой
Директорский имея пост,
Михал Петрович, добр и прост,
Любил отца любовью братской.
Его помощник, инженер,
Был женихом моей кузины,-
Поклонник рьяный хабанер,
Большой знаток своей машины,
Предобродушнейший хохол
И очень компетентный химик,
На голове его хохол
Не раз от трудолюбья вымок…
Жених хохлацки грубоват,
Но Лиля ведь была земною,
И разве муж был виноват,
Что сделалась его женою
Лилиесердная Лилит?
Летит любви аэролит.
Поберегись-ка ты, прохожий:
Ты выглядишь, как краснокожий,
Когда аэролит летит…
Но я… но я не поберегся.
И что же? Сердца краснота
Вдруг стала закопченней кокса,-
Гарь эта временем снята…
Теперь, пролетив четверть века,
Сменяет лирику сарказм.
Тогда же я рыдал до спазм.
От боли был почти калека…
Вспеняя свадебный фиал
И пламную эпиталаму
Читая, я протестовал.
Из пира чуть не сделал драму…
Перед отъездом видеть маму
Мне не дали, и, сев в экспресс,
Умчались мы к горам Урала.
Душа, казалось, умирала,
Но срок истек – и дух воскрес!
6
Ах, больше Крыма и Кавказа
Очаровал меня Урал!
Для большей яркости рассказа
На нем я сделаю привал.
В двух-трех словах, конечно, трудно
Воспеть красоты этих гор.
Их тоны сине-изумрудны:
На склонах мачтовидный бор.
Круть! олесненные скаты,
Стремглавны шустрые ручьи.
В них апельсинные закаты
Студят дрожащие лучи.
Вздымаются державно сопки,
Ущелья вьются здесь и там;
Но мы в вагоне, как в коробке,
И потому могу ль я вам
Сказать достойно об Урале,
Чего он вправе ожидать?
Молниеносно промелькали
Мы гор Урала благодать.
И мимо чукча, мимо чума,
Для рифмы вспомню про имбирь,
По царству бывшему Кучума
Перемахнули всю Сибирь!
Я видел сини Енисея,
Тебя, незлобивая Обь.
Кем наша матушка-Рассея,-
Как несравнимая особь,-
Не зря гордится пред Европой;
И как судьба меня ни хлопай,
Я устремлен душою всей
К тебе, о синий Енисей!
Вдоль малахитовой Ангары,
Под выступами скользких скал,
Неслись, тая в душе разгары;
А вот – и озеро Байкал.
Пред ним склонен благоговейно,
Теряю краски и слова.
Пред строгой красотой бассейна
Взволнованного божества.
Святое море! Надо годы
Там жить, чтоб сметь его воспеть!
Я только чую мощь природы…
Ответь когда-нибудь, ответь
Моей душе, святое море,
Себя воспеть мне силы дай!
В твоем неизмеримом взоре
Я грежу, отражен Алтай…
Манчжурия, где каждый локоть
Земли – посевная гряда,
В нее вонз н китайский ноготь
Эмблемой знойного труда…
Манчжурия! Ты – рукотворный
Сплошной цветущий огород.
Благословен в труде упорный
Твой добродетельный народ.
И пусть в нем многое погано,
Он многие сердца привлек,
Когда, придя к ногам Хингана,
В труде на грудь твою возлег…
Кинчжоу, узкий перешеек;
За ним, угрюмец и горюн,
Страна сафирных кацавеек,
В аренду нанятый Квантун
На девяносто девять весен
Портсмутским графом, центр смут.
Вопрос давно обезвопросен:
Ответ достойный дал Портсмут…
7
Мы в Дальнем прожили полгода,
И, трафаретно говоря:
“Стояла дивная погода”
От мая вплоть до декабря.
Я был японкою Кицтаки
Довольно сильно увлечен:
С тех пор мечтать о Нагасаки
Пожизненно я обречен…
И пусть узнает мой биограф,
Что был отец ее фотограф,
А кем была Кицтаки-мать -
Едва ль сумею вам сказать…
Когда, стуча на деревяшках,
Она идет, смотря темно,
Немного сужено на ляжках
Ее цветное кимоно.
Надменной башенкой прическа
Приподнялась над головой;
Лицо прозрачней златовоска;
Подглазья с темной синевой.
Благоухает карилопсис
От смутного атласа рук.
Любись и пой, и антилопься,
Кицтаки, желтолицый друг!..
В костюме белопарусинном
В такой же шляпе и туфлях,
Я шел в Китайский парк пустынный
Грустить о северных полях…
И у театра Тифонтая
Почти в тропической жаре,
Ложился на траву, мечтая
О вешней северной заре…
Любуясь желтизной зеленой
Воды, чем славен Да-Лянь-Вань,
Вдыхая воздух вод соленый,
Пел Сканды северную ткань
Текучую. У Балтиморья
Скоплялись мысли и мечты.
Так у Квантунского нагорья
Мечтал с утра до темноты.
Вода Корейского залива
Влекла в Великий океан,
В страну, где женщина – как слива…
Вдали белел Талиенван,
Напоминая о боксерском
Восстаньи: днях, когда хунхуз,
В своем остервененьи зверском,
Являлся миру из обуз
Едва ль не самою ужасной,
Когда, – припомни, будь так добр,-
Его смиряли силой властной
Суда: “Кореец”, “Сивуч”, “Бобр”.
У нас был “бой” в халате ватном.
Весь шелковый и голубой,
Ах, он болтал на непонятном
Китайском языке, наш “бой”.
Китаец Ли – веселый малый,
Мы подружиться с ним могли,
И если надо, что ж, пожалуй,
Я вспомню и китайца Ли.
Мы с ним дружили, но китаец
Однажды высмеял мой флаг.
Он в угол загнан мной, как заяц,
И мой почувствовал кулак:
“Герой” ему вцепился в косу
И, подтолкнув его к откосу,
На нем патриотизм излив,
Чуть не столкнул его в залив.
На вопли Ли сбежались кули,
О чем-то с жаром лопоча,
Но я взревел! И точно пули,
Они “задали стрекача”…
Мы вскоре с боем помирились,
Вновь дружба стала голуба.
Мне в нос всплывал не амарилис,
А запах масла из боба…
8
Вот в это время назревала
Уже с Японией война.
И, крови жаждя, как вина,
Мечтали люди – до отвала
Упиться ею: суждена
Людскому роду кровь в напиток,-
Ее на свете ведь избыток.
И людям просто пир не в пир,
Коль не удастся выпить крови…
Как не завидовать корове:
Ведь ей отвратен лязг рапир!
Туман сгущался, но, рассеяв
Его, слегка поколебал
Наместник царский, Алексеев,
Угрозу битв, устроив бал,
В противовес всему унынью.
Тогда в кипящий летний зной
Над всею необъятной синью,
Верней сказать: над желтизной,-
Красавец-лебедь, мелких бурек
Не замечавший в громе бурь,
Наш броненосный крейсер “Рюрик”
Взвивает гордо флаг в лазурь.
К нему вперед пуская катер,
Припятитрубился “Аскольд”,
От “Рюрика” встав на кильватер.
И увертюрой из “Rheingold”
На крейсере открытье бада
Оповещают трубачи.
Как он, потомок Ганнибала,
Я бал беру в свои лучи.
