ЭТО ТОЛЬКО В ЖАСМИН…
Это только в жасмин… Это только в сирень…
Проклинается город надрывно…
Заночеет бело, – и в простор деревень
Окрыляется сердце порывно…
И не хочется сна… И зачем ты один?…
Кто-то бродит в ничем… Что-то в ком-то…
Это только в сирень… Это только в жасмин…
Это только узоры экспромта…
1912. Весна
И ОНА УМЕРЛА МОЛОДОЙ…
Я хочу умереть молодой…
Мирра Лохвицкая
И она умерла молодой,
Как хотела всегда умереть!..
Там, где ива грустит над водой,
Там покоится ныне и впредь.
Как бывало, дыханьем согреть
Не удастся ей сумрак густой,
Молодою ждала умереть,
И она умерла молодой.
От проезжих дорог в стороне
Есть кладбище, на нем – островок,
И в гробу, как в дубовой броне,
Спит царица без слез, без тревог,
Спит и видит сквозь землю – насквозь -
Кто-то светлый склонился с мечтой
Над могилой и шепчет: “Сбылось,-
И она умерла молодой”.
Этот, грезой молящийся, – кто?
Он певал ли с почившей дуэт?
Сколько весен душой прожито?
Он поэт! Он поэт! Он поэт!
Лишь поэту она дорога,
Лишь поэту сияет звездой!
Мирра в старости зрила врага,-
И она умерла молодой.
1909. Май
НЕТ НИЧЕГО
Молодость кончилась как-то сразу.
Ночью увяла в саду сирень.
Я не влюбляюсь больше ни разу.
Даже лениться, лениться – лень!
Было когда-то все голубое:
Негодованье, порыв, тоска.
Было когда-то все молодое,
И безразличье – теперь, пока…
Но если “пока” – навек, без срока?
Удастся ль в “опять” претворить его?
Надеюсь безумно! хочу жестоко!
И нет ничего, как нет ничего!..
1914. Сентябрь
Мыэа Ивановка
ЗАГОРНОЙ…
В столице Грузии загорной,
Спускающейся по холмам
К реке неряшливо-проворной,
Есть милое моим мечтам.
Но тем странней мое влеченье
В те чуждые душе края,
Что никакого впечатления
От них не взял на север я.
И тем страннее для рассказа
Что не смутила ни на миг
Меня загадочность Кавказа
(Я Лермонтова не постиг)…
Однако в Грузии загорной
Есть милое моим мечтам:
Я вижу женщину, всю черной,
Кому я имени не дам.
Она стройна, мала и нервна,
Лицо бескровно, все – вопрос,
Оно трагически безгневно
И постоянно, как утес.
Уста умершей; уголками
Слегка опущены; сарказм
И чувственность – в извечной драме;
В глазах, – угрозье горлоспазм.
Не встретите на горных шпилях
Ее “с раздумьем на челе”:
Она всегда в автомобилях,
Она всегда навеселе!
Я не пойму – ты явь иль пена
Прибоя грёз моих, но ввек
Ты в памяти запечатленна,
Нечеловечий человек.
1918. Октябрь
СЕГОДНЯ НЕ ПРИДУ
Сегодня не приду; когда приду – не знаю…
Ее телеграмма
“Сегодня не приду; когда приду – не знаю…”
Я радуюсь весне, сирени, солнцу, маю!
Я радуюсь тому, что вновь растет трава!
– Подайте мой мотор. Шоффэр, на Острова!
Пускай меня к тебе влечет неудержимо,
Мне хочется забыть, что я тобой любима,
Чтоб чувствовать острей весенний этот день,
Чтоб слаже тосковать…
– В сирень, шоффэр! в сирень!
Я так тебя люблю, что быть с тобою вместе
Порой мне тяжело: ты мне, своей невесте,
Так много счастья дал, собой меня впитав,
Что отдых от тебя среди цветов и трав…
Пощады мне, молю! Я требую пощады!
Я видеть не могу тебя и мне не надо…
– Нельзя ли по морю, шоффэр?… а на звезду?…
Чтоб только как-нибудь: “Сегодня не приду…”
1914. Июнь
Эст-Тойла
АМУЛЕТЫ
Звенели ландыши во мху,
Как серебристый колокольчик,
И белки в шубках на меху,
Сгибали хвостики в колечки.
О, красота пушистых кольчек!
О, белок шустрые сердечки!
И было красочно везде
В могучий, бравый полдень мая;
И птички трелили в гнезде,
Кричали утки, как китайцы,
И, хворост радостно ломая,
Легко попрыгивали зайцы.
Была весна, был май – сам сон!
Любилось пламенно, но строго…
Был пышнокудр еще Самсон!..
Коляска, тройка и бубенчик…
К тебе знакомая дорога…
О май! о белочка! о птенчик!
1910. Февраль
ВЕСЕННИЙ МАДРИГАЛ
В душистом белорозовом горошке
Играют две батистовые крошки.
Постукивают ножки по дорожке.
Показывает бонна детям рожки.
О, фрейлейн! Вы и пара ваших крошек -
Душистый белорозовый горошек.
1911. Май
СЕРДЦУ ДЕВЬЕМУ
Она мне принесла гвоздику,
Застенчива и молода.
Люблю лесную землянику
В брильянтовые холода.
Рассказывала о концерте
И о столичном том и сем;
Но видел поле в девьем сердце,
Ручьи меж лилий и овсом.
Я знаю: вечером за книгой,
Она так ласково взгрустнет,
Как векше, сердцу скажет: “прыгай!”
И будет воль, и будет гнет…
С улыбкою, сомкнув ресницы,
Припомнит ольхи и родник,
И впишет четкие страницы
В благоуханный свой дневник.
1913
ЗАКЛИНАНИЕ
На клумбе у меня фиалка
Все больше – больше с каждым днем.
Не опали ее огнем,
Пчела, летучая жужжалка.
Тебе ее да будет жалко,
Как мне тебя: мы все уснем.
1914. Май
Эст-Тойла
ОДНО ИЗ ДВУХ
Ты в жизнь вошла в колье жемчужном
Горда, сверкательна, строга.
Глаза, проникнутые южным,
Омраченные жемчуга.
И встреченному незнакомцу,
Который так безбрежно жил,
Ты поклонилась, точно солнцу,
И встречный близок стал и мил.
Сердца улыбно укачали
И утомились до зерна.
Но жемчугов твоей печали,
Как прежде, матовость черна.
Твой черный жемчуг целомудрен,
Невинна темная душа,
И девственный твой лик окудрен.
Ты отрицаньем хороша.
Ты ждешь со страстностью упорной
Иного встречного, когда
Зарозовеет жемчуг черный,
А нет – погаснет навсегда!
1913. Январь
ПЕСЕНКА ГОРНИЧНОЙ
Пошла бродить я по полю
И прислонилась к тополю…
Смотрю: а рядом перепел
Всю воду в луже перепил…
Смотрю, лягушек дюжина
На солнышке сконфуженно
Присела и не прыгает,
Ногами только дрыгает…
Залюбовалась пчелками
С взлохмаченными челками
И восхитилась осами
С расчесанными косами…
Глазами жадно-прыткими
Любуясь маргаритками,
Я собрала букетики
Себе и другу Петьке…
В лесу, у муравейника,
Связала я три веника
И поспешила вечером
Я на свиданьем с кучером…
1911. Июль
Дылицы
