СЕКСТИНА XIV
Не может сердце жить изменой,
Измены нет, – Любовь одна.
3. Гиппиус
Измены нет, пока любовь жива.
Уснет любовь, пробудится измена.
Правдивы лживые ее слова,
Но ложна суть изменового плена.
Измена – путь к иной любви. Права
Она везде, будь это Обь иль Сэна.
Изысканность, – не воду, – льешь ты, Сэна,
И, – не водой, – искусством ты жива.
И, – не водой, ты мыслями права.
Лишь против вкуса не была измена
Тобой зачата. Нет вольнее плена,
В котором вы, парижские слова.
Монументальны хрупкие слова.
Величественней Амазонки – Сэна.
Прекрасней воли – угнетенья плена
Изящества; и если ты жива,
Французов мысль, – лишь грубому измена
Живит тебя: ты грацией права.
Любовь – когда любовь – всегда права,
И непреложны все ее слова.
Ей антиподна всякая измена.
Но всех острей ее познала Сэна,
Хотя она на всей земле жива -
Владычица ласкательного плена.
Плен воли и равно свободу плена,
Все их оттенки, как и все права,
Я перевью в жемчужные слова,-
И будет песнь моя о них жива.
Пусть внемлет ей восторженная Сэна,
Познав, как мной оправдана измена.
Измены нет. Сама любовь – измена;
Когда одна любовь бежит из плена,
Другая – в плен. Пусть водоплещет Сэна
Аплодисментно на мои слова;
Измены нет: любовь всегда права,
И этим чувством грудь моя жива.
СЕКСТИНА XV
О, похоть, похоть! ты – как нетопырь
Дитя-урод зловонного болота,
Костер, который осветил пустырь,
Сусальная беззлатка – позолота
Ты тяжела, как сто пудовых гирь,
Нет у тебя, ползучая, полета.
И разве можно требовать полета
От мыши, что зовется нетопырь,
И разве ждать ажурности от гирь,
И разве аромат вдыхать болота,
И разве есть в хлопушке позолота,
И разве тени может дать пустырь?
Бесплоден, бестенист и наг пустырь -
Аэродром машинного полета.
На нем жалка и солнца позолота.
Излюбовал его лишь нетопырь,
Как злой намек на тленное болото
На пустыре, и крылья с грузом гирь.
О, похоть, похоть с ожерельем гирь,
В тебе безглазый нравственный пустырь.
Ты вся полна миазмами болота,
Поврага страсти, дрожи и полета,
Но ты летишь на свет, как нетопырь,
И ведая, как слепит позолота.
Летучей мыши – света позолота
Опасна, как крылу – вес тяжких гирь,
Как овощам – заброшенный пустырь.
Не впейся мне в лицо, о нетопырь,
Как избежать мне твоего “полета”,
О, серый призрак хлипкого болота?
Кто любит море, тот бежит болота.
Страсть любящему – плоти позолота
Не золота. Нет в похоти полета.
Кто любит сад, тому постыл пустырь.
Мне паутинка драгоценней гирь
И соловей милей, чем нетопырь.
РИСУНОК
В приморском парке над рекою есть сосна,
Своею формою похожая на лиру,
И на оранжевом закате в октябре
Приходит девушка туда ежевечерно.
Со лба спускаются на груди две косы,
Глаза безумствуют весело-голубые,
Веснушки радостно порхают по лицу,
И губы, узкие и длинные, надменны…
В нее, я знаю, вся деревня влюблена
(Я разумею под “деревней”– все мужчины),
Ей лестно чувствовать любовь со всех сторон,
Но для желаний всех она неуловима.
Она кокетлива и девственно-груба,
Такая ласковая по природе,
Она чувствительна и чувственна, но страсть
Ей подчиняется, а не она – порыву…
УТОПЛЕННЫЙ ДУШОЙ
Мое одиночество полно безнадежности,
Не может быть выхода душе из него.
Томлюсь ожиданием несбыточной нежности,
Люблю подсознательно – не знаю кого.
Зову несмолкаемо далекую – близкую,
Быть может – телесную, быть может – мечту.
И в непогодь темную по лесу я рыскаю,
Свою невозможную ловя на лету.
Но что ж безнадежного в моем одиночестве?
Зачем промелькнувшая осталась чужой?
Есть правда печальная в старинном пророчестве:
“По душам тоскующий захлестнут душой”.
И ПОСТ, И ПИР
Твои глаза, глаза лазурные,
Твои лазурные глаза,
Во мне вздымают чувства бурные,
Лазоревая стрекоза.
О, слышу я красноречивое
Твое молчанье, слышу я…
И тело у тебя – красивая
Тропическая чешуя.
И губы у тебя упругие,
Упруги губы у тебя…
Смотрю в смятеньи и испуге я
На них, глазами их дробя…
Ты вся, ты вся такая сборная:
Стрекозка, змейка и вампир.
Златая, алая, лазорная,
Вся – пост и вакханальный пир…
ВАНГ И АБИАННА
Ванг и Абианна, жертвы сладострастья,
Нежились телами до потери сил.
Звякали призывно у нее запястья,
Новых излияний взор ее просил.
Было так безумно. Было так забвенно.
В кровь кусались губы. Рот вмещался в рот.
Трепетали груди и межножье пенно.
Поцелуй головки – и наоборот.
Было так дурманно. Было так желанно.
Была плоть, как гейзер, пенясь, как майтранк.
В муках сладострастья млела Абианна,
И в ее желаньях был утоплен Ванг.
V. ЗМЕЙ УКУСЫ
ПОЭЗА ДЛЯ ЛАКОМОК
Berrin, Gourmets, Rabon, Ballet,
Иванов, Кучкуров и Кестнер
Сияли в петербургской мгле -
Светил верхушечных чудесней…
Десертный хлеб и грезоторт
Как бы из свежей земляники -
Не этим ли Иванов горд,
Кондитер истинно-великий?…
А пьяновишни от Berrin?
Засахаренные каштаны?
Сначала – tout, а нынче – rien:
Чтоб левых драли все шайтаны!
Bonbons de violletres Gourmets,
Пирожные каштанов тертых -
Вкушать на яхтенной корме
Иль на bеаumоndе'овых курортах.
Мечтает Grace, кого мятеж
Загнал в кургауз Кисловодска:
“О, у Gourmets был boule de neige”,
Как мятно-сахарная клецка…
И Нелли к Кестнеру не раз
Купить “пастилок из малины”
Заехала: забыть ли вас?
Вы таяли, как трель Филины!
И ты прославлен, Кучкуров,
Возделыватель тортов “Мокка”!
Ах, не было без них пиров
От запада и до востока…
А Гессель? Рик? Rabon? Ballet?
О что за булочки и слойки!
Все это жило на земле.
А ныне все они – покойки!
ИХ КУЛЬТУРНОСТЬ…
Мне сказали однажды:
“Изнывая от жажды
Просвещенья, в России каждый, знай, гражданин
Тонко любит искусство,
Разбираясь искусно
Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур
и картин”
Чтобы слух сей проверить,
Стал стучаться я в двери:
“Вы читали Бальмонта, – Вы и Ваша семья?”
“Энто я-то? аль он-то?
Как назвали? Бальмонта?
Энто что же такое? не пойму что-то я.
Може, энто письмовник?
Так читал нам садовник,
По прозванью Крапива – ик! – Крапива Федул.
Може, энто лечебник?
Так читал нам нахлебник,
Что у нас проживает: Парамошка Разгул.
Може, энто оракул?”-
Но уж тут я заплакал:
Стало жаль мне Бальмонта, и себя, и страну:
Если “граждане” все так -
Некультурнее веток,
То стране такой впору погрузиться в волну!..
