Надменно плюну я в лицо!
1911. Декабрь
РЯДОВЫЕ ЛЮДИ
Я презираю спокойно, грустно, светло и строго
Людей бездарных: отсталых, плоских, темно-упрямых.
Моя дорога – не их дорога.
Мои кумиры – не в людных храмах.
Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям,-
Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.
Моя дорога лежит безлюдьем.
Моя пустыня, – дворца светлее.
За что любить их, таких мне чуждых? за что убить их?!
Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.
Идите мимо в своих событьях,-
Я безвопросен: вы безответны.
Не знаю скверных, не знаю подлых; все люди правы;
Не понимают они друг друга, – их доля злая.
Мои услады – для них отравы.
Я презираю, благословляя…
1911
МОИ ПОХОРОНЫ
Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок яблоновых,
И похоронят (…как Суворова…)
Меня, новейшего из новых.
Не повезут поэта лошади,-
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины -
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье…
И светозарно-ореолочно
Согреет всех мое бессмертье!
1910
СЕКСТИНА
Я заклеймен, как некогда Бодлэр;
То – я скорблю, то – мне от смеха душно.
Читаю отзыв, точно ем “эклер”:
Так обо мне рецензия… воздушна.
О, критика – проспавший Шантеклер!-
“Ку-ка-ре-ку!”, ведь солнце не послушно.
Светило дня душе своей послушно.
Цветами зла увенчанный Бодлэр,
Сам – лилия… И критик-шантеклер
Сконфуженно бормочет: “Что-то душно”…
Пусть дирижабли выглядят воздушно,
А критики забудут – про “эклер”.
Прочувствовать талант – не съесть “эклер”;
Внимать душе восторженно, послушно -
Владеть душой; нельзя судить воздушно,-
Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр.
И курский соловей поет бездушно,
Когда ему мешает шантеклер.
Иному, впрочем, ближе “шантеклер”.
Такой “иной” воздушен, как “эклер”,
И от такого вкуса – сердцу душно.
“Читатель средний“ робко и послушно
Подумает, что пакостен Бодлэр,
И примется браниться не воздушно…
И в воздухе бывает не воздушно,
Когда летать захочет шантеклер,
Иль авиатор, скушавший “эклер”,
Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?),
Почувствует, что сладость непослушна,
Что тяжело под ложечкой и душно…
Близка гроза. Всегда предгрозье душно.
Но хлынет дождь живительный воздушно,-
Вздохнет земля свободно и послушно.
Близка гроза! В курятник, Шантеклер!
В моих очах de clair,[8] а не “эклер”!
Я отомщу собою, как – Бодлэр!
1910. Весна
IV. ЭГО-ФУТУРИЗМ
ПРОЛОГ
Вы идете обычной тропой, —
Он – к снегам недоступных вершин.
Мирра Лохвицкая
I
Прах Мирры Лохвицкой осклепен,
Крест изменен на мавзолей,-
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.
Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса Мая,
Его окутав пеленой…
Увы! – Пустынно на опушке
Олимпа грезовых лесов…
Для нас Державиным стал Пушкин,-
Нам надо новых голосов.
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным,-
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово, – то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов…
Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор…
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придет Поэт – он близок! близок!-
Он запоет, он воспарит!
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц превратит.
И, опьянен своим гаремом,
Сойдет с бездушного ума…
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
О, век Безразумной Услады,
Безлистно-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..
1911. Лето
Дылицы
II
Опять ночей грозовы ризы,
Опять блаженствовать лафа!
Вновь просыпаются капризы,
Вновь обнимает их строфа.
Да, я влюблен в свой стих державный,
В свой стих изысканно-простой,
И льется он волною плавной
В пустыне, чахлой и пустой.
Все освежая, все тревожа,
Топя в дороге встречный сор,
Он поднимает часто с ложа
Своих кристальных струй узор.
Препон не знающий с рожденья,
С пренебреженьем к берегам,
Дает он гордым наслажденье
И шлет презрение рабам.
Что ни верста – все шире, шире
Его надменная струя.
И что за дали! что за шири!
Что за цветущие края!
Я облеку, как ночи, – в ризы
Свои загадки и грехи,
В тиары строф мои капризы,
Мои волшебные сюрпризы,
Мои ажурные стихи!
1909. Июнь
Мыза Ивановка
III
Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи,-
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле…
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лед рассудочный докучен,-
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола,
Не мне расчет лабораторий!
Нет для меня учителей!
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! дали, виды!
Какая радость! воздух! свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!
Петроград
1909. Октябрь
IV
Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой!..
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой.
Порой бранят меня площадно,-
Из-за меня везде содом!
Я издеваюсь беспощадно
Над скудомысленным судом.
Я одинок в своей задаче,
И оттого, что одинок,
Я дряблый мир готовлю к сдаче,
Плетя на гроб себе венок.
Дылицы
1911. Лето
