НЕ ГОВОРИТЕ О КУЛЬТУРЕ
Пока нужны законы людям,
Не говорите о культуре.
Пока сосед грозит орудьем,
Не говорите о культуре.
Пока земля льет кровь людскую,
Не говорите о культуре.
Пока о братстве я тоскую,
Не говорите о культуре.
Пока есть “бедный” и “богатый”,
Не говорите о культуре.
Пока дворцы идут на хаты,
Не говорите о культуре.
Пока возможен в мире голод,
Не говорите о культуре.
Пока на группы мир расколот,
Не говорите о культуре.
Пока есть “иудей” и “эллин”,
Не говорите о культуре.
Пока смысл жизни обесцелен,
Не говорите о культуре.
Пока есть месть, вражда, погромы,
Не говорите о культуре.
Пока есть арестные домы,
Не говорите о культуре.
Пока нет равенства и братства,
Но есть запрет и есть цензура,
Пока возможно святотатство,
Культура ваша – не культура!
1928 г.
ЧЕМ ОНИ ЖИВУТ
Они живут политикой, раздорами и войнами,
Нарядами и картами, обжорством и питьем,
Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,
Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.
Поэтов и мыслителей, художников не ведают,
Боятся, презирают их и трутнями зовут.
Зато потомство делают, трудясь над ним, как следует,
И убежденно думают, что с пользою живут!..
1928 г.
ЖАЖДУЩИЕ ВОЙН
Культурный зверь на двух ногах -
Я утверждаю – жаждет крови:
Ему в войне открыты нови
Разбогатиться на скорбях…
Убив, ограбить мертвеца -
Пленяющая ум возможность…
Итак, да здравствует безбожность
И беззастенчивость лица!
Растлить девицу на войне -
Не преступленье, а геройство.
Так зверь, войны постигший свойство,
Не просто зверь, а зверь вдвойне.
В слюнявой жажде грабежа,
От нетерпения дрожа,
Двуногий зверь стремится в битву…
Прими, о Бог, мою молитву,
Святую скорбь мою пойми:
Не называй зверей людьми!..
1923 г.
ПРИВИЛЕГИЯ КУЛЬТУРЫ
Пусть привилегией культуры
Пребудут впредь все кутежи…
Пусть дураки и с ними дуры
Утонут в море пьяной лжи.
Пусть в диком пьянстве и разврате
Найдут себе купельный жбан
Цивилизованные рати
Леса клеймящих горожан.
Пусть сохлый, чахлый мозг иссушат
Вконец в усладах городских,
Пусть городом себя задушат -
Презренные! Что мне до них!
До революции великой,
Во время, после и всегда -
Они живут толпой безликой,
Они живут ордою дикой
Без святости и без стыда.
Я объявил войну культуре,
И городу, и кабаку.
Я ухожу в свои лазури,
В свою священную тоску.
О перевоспитаньи мира,
О перелюденьи людей
Бряцай, бичующая лира!
Растрелься, вешний соловей!
Я ухожу в Природу удить
И, удя, мыслить с торжеством,
Людей мечтая перелюдить,
Земным их сделав божеством!
1923 г.
БУДЬ СПРАВЕДЛИВ!
Мир с каждым днем живет убоже,
Культура с каждым днем гнилей.
К тебе взываю я, о Боже:
Своих избранников жалей!
Всеудушающие газы
Живому уготовил зверь.
Клеймом карающей проказы
Ты порази его теперь!
Пусть уничтожит зверь двуногий
Себе подобного, но тех,
Кто с ним не на одной дороге,
Кто создан для иных утех,
Того, Великий Бог, помилуй,
В нем зверское очеловечь,
И, растворясь в природе милой,
Он станет каждый лист беречь.
1923 г.
ОСЕННИЙ РЕЙС
1
Мечты о дальнем чуждом юге…
Прощай, осенний ряд щетин:
Под музыку уходит “Rugen”
Из бухты ревельской в Штеттин.
Живем мы в опытовом веке,
В переоценочном, и вот -
Взамен кабин, на zwischen-deck'e
Дано нам плыть по глади вод…
Пусть в первом классе спекулянты,
Пусть эмигранты во втором,-
Для нас же места нет: таланты
Пусть в трюме грязном и сыром…
На наше счастье лейтенанты
Под старость любят строить дом,
Меняя шаткую стихию
На неподвижный материк,-
И вот за взятку я проник
В отдельную каюту, Тию
Щебечет, как веселый чиж
И кувыркается, как мышь…
Она довольна и иронит:
“Мы – как банкиры, как дельцы,
Почтеннейшие подлецы…
Скажи, нас здесь никто не тронет?”
Я твердо отвечаю: “Нет”,
И мы, смеясь, идем в буфет.
Садимся к столику и в карту
Мы погружаем аппетит.
В мечтах скользят сквозь дымку Tartu
И Tal1inn с Rakvere. Петит
Под аппетитным прейс-курантом
Смущает что-то нас: “В буфет
Вступая, предъявлять билет”.
В переговоры с лейтенантом
Вступаю я опять, и нам
В каюту есть дают: скотам
И zwischen-deck'цам к спекулянтам
Вход воспрещен: ведь люди там,
А мы лишь выползки из трюма…
На море смотрим мы угрюмо,
Сосредоточенно жуем,
Вдруг разражаясь иронизой
Над веком, денежным подлизой,
И символически плюем
В лицо разнузданного века,
Оскотившего человека!..
2
Октябрьский полдень. Полный штиль.
При двадцатиузловом ходе
Плывем на белом пароходе.
Направо Готланд. Острый шпиль
Над старой киркой. Крылья мельниц
И Висби, Висби вдалеке!..
По палубе несется кельнер
С бутылкой Rheingold'a в руке.
За пароходом вьются чайки,
Ловя бросаемый им хлеб,
И некоторые всезнайки
Уж знают (хоть узнать им где б?),
Что “гений Игорь-Северянин,
В Штеттин плывущий, нa борту”.
Все смотрят: где он? Вот крестьянин,
Вот финн с сигарою во рту,
Вот златозубая банкирша,
Что с вершей смешивает виршу,
Вот клетчатый и бритый бритт.
Где я – никто не говорит,
А только ищет. Я же в куртке
Своей рыбачьей, воротник
Подняв, стремлю чрез борт окурки,
Обдумывая свой дневник.
Луч солнца матово-опалов,
И дым из труб, что льнет к волне,
На фоне солнца, в пелене
Из бронзы. “RЬ gen” без причалов
Идет на Сванемюнде. В шесть
Утра войдем мы в Одер: есть
Еще нам время для прогулок
По палубам. Как дико гулок
Басящий “RЬ gen”'a гудок!
Лунеет ночь. За дальним Висби
Темнеет берега клочок:
Уж не Миррэлия ль? Ах, в высь бы
Подняться чайкой – обозреть
Окрестности: так грустно ведь
Без сказочной страны на свете!..
Вот шведы расставляют сети.
Повисли шлюпок паруса.
Я различаю голоса.
Лунеет ночь. И на востоке
Броженье света и теней.
И ночь почти уж на истеке.
Жена устала. Нежно к ней
Я обращаюсь, и в каюту
Уходим мы, спустя минуту.
