Но эта последняя цифра имеет и более отрадную для нас сторону. Если приложить к ней все вообще долги нашей государственной казны, то окажется, что Россия сравнительно менее обременена государственными долгами, нежели многие другие европейские государства. Это было бы для нас еще отраднее, если б Россия была так же развита в своих промышленных силах, как богата она дарами природы. К сожалению, все промышленные силы наши отзываются крепостным трудом, и мы, в общей сложности, более живем до сих пор на счет естественных даров, даровых сил природы нашего отечества, нежели трудом и вообще промышленным производством. Вот почему для нас долг, подобный нашему государственному, не менее чувствителен, чем более нашего значительные долги, например, Франции и Англии для граждан этих стран. Конечно, Россия более нежели состоятельна и в этом отношении, но состоятельность не уничтожает знаменательности долга.
Эти числа нашего бюджета (то есть на военные силы и на уплату государственного долга) получают особенную знаменательность от сравнения их с другими расходными суммами бюджета, как, например, с расходами на пути сообщения, усовершенствование которых столь необходимо для развития промышленных сил России, на юстицию, еще более для нас необходимую, и на народное просвещение, возможным, прочным и быстрым развитием которого обусловливается наше развитие и благосостояние во всех отношениях.
Число 7477206 р., назначенное в бюджете на министерство внутренних дел, не есть еще, несмотря на свою величину, полное числовое или бюджетное выражение нашей административной централизации, а есть только одно из многих других, как числовых или бюджетных, так и другого рода, выражений этой централизации, а потому мы и не можем здесь распространиться о ней. Надеемся, впрочем, подолее остановиться на ней в другом отделе нашей статьи.
26732217 р. на министерство финансов не требуют, после сказанного нами об этом числе, никаких других объяснений в этом общем обозрении расходов нашей государственной казны.
Конечно, более или менее подобные всем этим числам, а также подобное и отношению их к другим бюджетным числам представляют нам почти все западноевропейские бюджеты; но это нисколько не доказывает, чтоб западноевропейские бюджеты были близки к идеальному совершенству.
И на всех почти расходных числах западноевропейских бюджетов, кроме швейцарского, да и то не безусловно, лежит печать феодального их происхождения, что весьма естественно, хотя и вовсе не отрадно для народов. Вот почему, если некоторые ловкие финансисты и остаются подчас довольны этими бюджетами вообще, то ни один еще серьезный экономист, сознающий действие большей части существующих налогов и бюджетных расходов на народное благосостояние, не выражал к ним особенного своего сочувствия. Оно понятно: пролетариат, пауперизм, разные коммерческие, денежные и вообще промышленные кризисы говорят вообще не в пользу многого из существующего порядка вещей в западноевропейских государствах и служат неопровержимым доводом, что этот порядок, его причины и последствия необходимо подробно и серьезно изучать между проxим с тем, чтоб не заводить его там, где его еще нет. Это правило тем основательнее, что гибельность поименованных здесь нами и более или менее подобных им грустных явлений в быте западноевропейских государств значительно парализуется в этих государствах в настоящее время многими в высшей степени отрадными и несомненно благотворными приобретениями цивилизации, как например, весьма распространенной в некоторых странах грамотностью, в высокой степени развитой промышленностью, журналистикой, наукой, прекрасными путями сообщения, уже накопленными и созданными промышленностью капиталами, гласным судопроизводством и т. п. Еще основательнее, если только оно и без того не кажется довольно основательным, представится нам это правило, если мы вспомним, какими долгими, тяжелыми и подчас кровавыми путями дошло западноевропейское общество до большей части этих приобретений, тогда как, сложись оно исторически иначе, например так, как сложилось исторически русское общество, то есть без особенной помощи победителей и феодального права, оно дошло бы до таких приобретений и скорей, и легче. Так, например, гласное судопроизводство есть самый естественный род судопроизводства. Стало быть, по естественному развитию человеческих обществ, этого рода судопроизводство должно было бы достаться даром или почти даром и западноевропейскому обществу, которое и обладало им в первоначальные эпохи своего существования, как обладало, например, столь же естественным семейным союзом гораздо прежде водворения католицизма. Между тем известно, что гласное судопроизводство было долгое время в большей или меньшей степени предано забвению и даже преследованию в западноевропейском обществе и заменялось в нем судопроизводством бюрократическим. В наше время, как известно, гласное судопроизводство с каждым днем все более и более восстановляется в Западной Европе; но каким тяжелым путем доходит западноевропейское общество до такого приобретения, которое, без феодализма, достается и всегда доставалось человечеству даром, как своего рода даровая сила природы, как дневной свет и воздух, например. Мы говорим: “без феодализма”, потому что, кроме феодализма и его развития, ничто иное и не могло изобресть бюрократического судопроизводства. Это так же верно, как верно то, что начало разных паспортных систем, долгое время обременявших почти всю Европу и теперь еще продолжающих обременять собою некоторые государства, положено не теми или другими истинными условиями общественного благосостояния, не гениальными государственными людьми, нет, а гнусною трусостью тех кровожадных и безусловно бездарных в политическом отношении французских революционеров, которые изобрели террор.
Но мы долго не кончили бы, если б задумали перебрать все те явления западноевропейского быта и жизни вообще, которые, будучи сами по себе явлениями в высшей степени отрадными, тем не менее возбуждают самые грустные чувства при мысли о том, какими неестественными путями добыты они западноевропейским обществом. Порабощение и насилие — вот чем отзывается западноевропейский быт даже в тех сторонах своих, на которых красуется слово свобода и на которых развевается трехцветное знамя конституционных, гордящихся своими учреждениями, государств. Исследывая этот быт, в особенности психологически, вы чувствуете и видите, что это слово и это знамя прикрывают собою, да и то не вполне, что-то недоброе, далеко еще не окончательно вымершее. В самом деле, что может быть отраднее и благотворнее между прочим и для западноевропейского быта, как, например, протестантизм и грамотность, которой он главный распространитель? Но что такое этот протестантизм, как не протест против католицизма, главной религии Запада? Что такое, по началу своему, это распространение грамотности, как не противодействие католицизму, как не своего рода войско для борьбы с неприятелем, содержимое на основании тоже кулачного правила: si vis pacem, para bellum (если хочешь мира, будь готов к войне)? Бесспорно, и протестантизм, и грамотность, им распространяемая, приносят неоценимую пользу, даже приносят более пользы положительной, нежели пользы отрицательной, хотя и последняя громадна; но отрадно ли, естественно ли, соответственно ли природе человеческой начало или побуждение этих в высшей степени отрадных, самих по себе, явлений?! И не всё ли почти так на Западе?
Россия никогда не была, не будет и не может быть западноевропейской страной по своему быту и духу и может сделаться общеевропейской страной по своему быту и духу только тогда, когда, с одной стороны, разовьются самостоятельно и окончательно все ее силы, а, с другой стороны, когда западноевропейский быт освободит себя окончательно от тех материальных и умственных язв и ран, которые передало ему его прошедшее, и когда он твердо станет на том пути, на котором он всегда стоял бы и с которого, без сомнения, никогда не сходил бы, если б развивался более или менее последовательно и естественно, без помощи победителей и феодального порядка. Разумеется, до этого далеко, так далеко, что не видно даже глазу, вооруженному наукой.