По-своему напряженная работа велась в Военном совете и особенно политотделе 3-й ударной армии. На кратком совещании 23 апреля, где присутствовали начальник штаба, командующие родами войск, представители авиационного командования, спецвойск и тыла, командарм В. Кузнецов сообщил, что только что разговаривал с маршалом Жуковым:
«Фронт доволен действиями нашей армии. Но маршал решительно требует, чтобы мы еще быстрее продвигались к центру Берлина!» [52].
Здесь же были приняты решения о безотлагательном изменении тактики ведения боя и создании в частях и соединениях штурмовых отрядов и групп, которые могли бы быстро проникать в расположение противника через проходные дворы, проломы в стенах, через подвалы и чердаки домов.
На следующий день, 24 апреля, когда юго-восточнее Берлина соединения 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов замкнули кольцо вокруг германской столицы, а две дивизии армии генерала Жадова в районе Торгау вышли на Эльбу и встретились с патрулями американских войск, первые штурмовые отряды и группы, созданные в 3-й ударной, уже начали выдвигаться в первый эшелон. Новое ускорение и – что важно – совершенно в определенном направлении армия получила от командования фронтом 25 апреля. В этот день в армии побывал член Военного совета генерал К. Телегин. Его установка была такой: впереди по-прежнему предстоят трудные бои. Но, тем не менее, 3-й ударной необходимо усилить темп наступления. И как можно быстрее пробиться к центру фашистской столицы, в частности к району, где находится Рейхстаг. Совершенно четкое обозначение этой конкретной цели заставило всех шевелиться еще энергичнее.
Свою лепту – в полном соответствии с главной задачей момента и в целях еще большего ускорения и без того ускоренного процесса – внес и политотдел. Раздав по авангардным дивизиям девять кумачовых флагов – кандидатов на звание «победного», политорганы решили запустить механизм соцсоревнования и в «знаменосном» вопросе. Самый, казалось бы, информированный по данной теме человек – начальник отдела полковник Лисицын – в своих воспоминаниях об этом упоминает как-то вскользь. Он пространно рассказывает о солдатской инициативе водружать над отвоеванными у врага опорными пунктами обороны и узлами сопротивления самодеятельные красные флаги или, как их называли сами знаменосцы, «штурмовые флажки» [53]. Но почему-то совершенно не упоминает о том, как информировали и что обещали тем, кто первым водрузит флаг из «краснознаменной девятки». А награду, между тем, за водружение обещали немалую. Подтверждающий это документ с большим трудом удалось разыскать в архиве Министерства обороны. Датирован он был 26 апреля 1945 г . И представлял собой директиву Военного совета 3-й ударной армии командиру 79-го корпуса Переверткину. В документе содержался призыв к личному составу ускорить взятие Рейхстага. И специально оговаривалось, что командир части, подразделения, которые первыми водрузят знамя над Рейхстагом, будет представлен к званию Героя Советского Союза.
В этом же архиве нашлось и специальное обращение Военного совета, в котором утверждалось, что данную информацию «политработники довели до каждого воина, призывая их еще раз показать в этих боях свою неиссякаемую волю к победе и высокое боевое мастерство…» [54] Вроде бы о том, что «довели», подтверждал в своих воспоминаниях и генерал Шатилов. Рассказывая о том, как 22 апреля знамя Военного совета № 5 поступило в его «хозяйство», он сообщает, что «ночью в батальонах и ротах, где позволяла обстановка, накоротке были проведены митинги, на которых бойцам рассказывали о Знамени, о великой чести, которая выпадала на долю тех, кто водрузит его над поверженным Берлином» [55].
Последнее, мягко говоря, вызвало у меня недоумение. Потому что, изучая в процессе подготовки данной книги свидетельства многих непосредственных участников события, я неожиданно столкнулся с обескураживающим фактом: почти все штурмующие Рейхстаг знали про Звезду Героя за водружение над ним Красного знамени. Но что речь идет именно и только о стяге Военного совета, о его особом, заранее установленном «победном» статусе, – никто даже не подозревал. Более того, большинство рядовых, сержантов, командиров среднего звена и даже политработники чуть ли не в один голос вспоминали совсем другое – самодельные флаги, изготовленные по приказу командования или политорганов соединений и частей, принимавших участие в штурме Рейхстага. Сам главный коммисар армии Лисицын в сборнике «Последний штурм», вышедшем в свет в 1965 г ., это признал, написав, что именно эти «красные флаги батальонов, полков, бригад и т. д. в то время называли знаменами победы» [56]. И называли, между прочим, не зря. Что следует из сохранившегося в архиве донесения все того же Лисицына начальнику Политуправления 1-го Белорусского фронта. В нем черным по белому написано, что, согласно решению Военного Совета 3-й УА, в дополнение к знаменам и флагам, изготовленным в ее войсках, было учреждено еще по одному знамени на каждую из девяти девизий «в целях наступательного порыва воинов» [57].
Итак, что же изначально было «основным», а что «дополнительным»? Да и как можно было на тот момент знать, какому из знамен суждено появиться над последним опорным пунктом врага, чтобы стать общим для всех Вооруженных сил символом победы? Взяться за такое сверхъестественное «планирование» в то время могли только политорганы. Они и взялись, причем сделали это плохо. Что и прояснил мне много лет спустя все тот же Аркадий Николаевич Дементьев. Оказывается, обо всем этом мероприятии с учреждением Военным советом 3-й ударной девяти флагов, один из которых мог стать Знаменем Победы, знали лишь некоторые командиры высшего звена. И то в основном работники политотделов армии и дивизий. В ходе боев за Берлин они действительно должны были провести в войсках соответствующую разъяснительную работу и контролировать ее ход. Однако по скромному признанию много лет спустя все того же Ф. Лисицына, из-за сложной, напряженной боевой обстановки сделать это не смогли. Отсюда и лукавая оговорка в мемуарах Шатилова о проведенных по поводу знамени беседах в частях (там, «где позволяла обстановка»). А также та невнятная скороговорка, с которой этот комиссарский прокол «осветил» в своих послевоенных мемуарах их самый главный начальник в 3-й ударной армии.
С проблемой достоверности сведений, исходящих из «политуправленческого» источника, мы еще не раз столкнемся. А пока остановимся на информации генерала Лисицына, как на одной из версий, которая хоть что-то объясняет. Ну, например, почему не только несшие самодельные стяги, флаги и флажки солдаты, но и отдававшие им приказ командиры зачастую ничего не ведали о знаменах Военного совета армии, находящихся где-то в дивизионных штабах. Почему были так уверены, что Знаменем Победы будет считаться именно тот стяг, который будет водружен первым, а водрузивших его представят к званию Героя Советского Союза…
Словом, стимулов для «усиления наступательного порыва» высшее командование создало предостаточно. Жалко только, позабыло познакомить исполнителей со всеми условиями придуманного высоким начальством конкурса. Так что каждый бегущий в атаку со своим самодельным флажком и, уж тем более, с врученным ему знаменем подразделения не столько знал, сколько верил: быть бы первым, тогда и стяг этот станет символом долгожданной Победы…
Верить-то верил. Да только не ведал, что несет он под пулями не символ, а стимул – нечто вроде морковки, которую хитроумный наездник вывешивает перед носом ускоряющегося к ней «транспортного средства». А настоящий, утвержденный в верхах, символ, оказывается, тем временем неприметно лежал в армейском политобозе. И ждал судьбоносной отмашки с генеральских КП. Дабы высоко и красиво взлететь над куполом поверженного Рейхстага, над грешной, перепаханной металлом и пропитанной кровью землей…
