Озолингом условиться считать, что температура окружающей среды везде постоянна и равна 25 градусам Цельсия. Для простоты счета энергии на необратимость это может и оправданно. Корректны ли упрощения в ядерной физике? Физика не экономика, и не от хорошей жизни атомщики идут на упрощения. Эпоха великих открытий в естествознании кончается тогда, когда открытия приобретают прикладной характер. Начинается повальное обыденное исследование поведения газов в безобразно изогнутой трубе. Отсюда и берут истоки разссуждений о коллективном творчестве, крупняки привыкают к пребыванию в роли амбалов для отмазки. Симптомы того, что физичекая наука мало-помалу "много для себя полезного исчерпала", налицо. Капице дали Нобелевскую премию за сверхтекучесть жидкого гелия. Открытие физик совершил до войны. Мало того, за теорию сверхтекучести Нобеля уже давали в шестидесятых.
Сверхтекучесть гелия – красивое открытие, его можно проиллюстрировать без формул и цифр, она завораживает обывателя.
Частный, необъяснимый случай, который на много лет вперед загрузил криогенщиков. Время открытий, сделанных на кончике пера, подходит к концу. Ученые ждут человека, который разложит все по полочкам и даст объяснение нынешним нестыковкам – создаст единую теорию поля. Теория поля должна объять необъятное. С ней все встанет на свои места.
Дальше что? Дальше пойдет скукота такая, что скоро и на футбол будет идтить неохота. Как всегда, наука – производству. По времени
Ренессанс совпал с расцветом ремесленничества. Нам кажется, будто имеем дело с научно-техническим прогрессом, в то время как на дворе вторая редакция ремесленнической революции. Вспоминаю о галилеевых преобразованиях и вижу перед собой дрожание системы координат Х-У Z. "Галактики разбегаются…". "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Смотрим в небо и понимаем, какие мы все-таки мураши. Что на сегодняшний день имеем? Преобразования Галилея подходят к завершению, заколыхалось трехмерное пространство, люди задвигались как на картинах Брейгеля. Каспаков квасит вторую неделю.
И остановиться не может, и бюллетень нужен. Айгешат положила Жаркена к себе в отделение. Поспать она любит. Чтобы не опоздать на работу, встает Айгешат в полседьмого и с двумя пересадками едет в Покровку.
Больница небольшая, отделение на десять коек, туалет с умывальником в коридоре. Каспаков на время позабыл про собственный уровень и на удобства не в претензии. Пришел в себя, появился аппетит.
Бухгалтерия отказывается оплачивать прогулы, да и Чокину надоело грозить увольнением. Подготовлен приказ о переводе Каспакова в старшие научные сотрудники. Исполнять обязанности завлаба приказано
Шкрету. 11 ноября вышел из печати "Простор". Редактор отдела на треть обкорнал материал. Автору видней. Если читать слитно, то невнимательный читатель может и не заметить ходульных фраз; огрехи стиля перекрывает актуальность вопроса. Очерк получился слабый.
Институтские очерку удивились. Удивились как появлению за моим авторством публикации, как и тому, что якобы написанное – правда. В лаборатории любой мог подметить разницу между якобы правдой и реальностью. Но все, как сговорились, отмечали смелость, которая состояла в том, что я не пощадил себя. Наигранность саморазоблачения никто не желает замечать.. Тане Прудниковой материал понравился, особенно то место, где речь идет о Толяне. "Почему ты не назвал Зяму по имени?". Она догадалсь, от чего Толян не обозначен, – кандидаты и доктора наук идут в очерке под своими именами и фамилиями, – Зяма проходит под безликим "друг". Таня догадалась и сняла с меня обещание, что когда-нибудь я напишу про Толяна все как есть.
Именинником по институту ходит Иван Христофорович. Его спросили, как он понравился себе в журнальном варианте, И.Х. снял очки: "А что?
По-моему, неплохо". Он настолько удовлетворен, что не желает замечать ляп про "раскаленные добела провода ЛЭП". Кул остановил его в коридоре: "Иван Христофорович, так это правда, что вы отказались защищать докторскую?". И.Х. бросил на ходу: "Все вопросы к Бектасу".
Недоволен очерком Темир Ахмеров. Недруг открыто негодует: "Ахметова надо повесить". Повесить меня следует за Жаркена, чью широту и
"щемящую человечность" я расписал, не жалея прилагательных. Темир меня уже не волнует. Не находит себе места из-за очерка? Так это прекрасно! Чокин если еше не прочитал материал, то неизбежно прочтет. Положение обязывает и самое главное, о чем сказал мне гидрик Бая, – директор ищет человека, который сделал бы ему мемуары.
Желательно, чтобы этот человек разбирался в энергетике. На побывку приехал Иржи Холик. В обед он, я и Керя пошли на Никольский базар искать посылочный ящик. Иржи нервничает: до отхода свердловского поезда надо успеть заскочить в магазин, оттуда на почту. Купили всего понемногу, Кук боится загула и денег Иржику дал впритык. В магазине Керя свалил конфеты, печенье и сигареты в посылку – ящик заполнился на треть. – Не психуй, – сказал я Иржику. – Если попросишь отправить Таньку или Сюсявую, то еще успеем бухнуть на дорожку. – Нельзя. – Почему? – Сожрут. На тетрадном листочке Иржи выводит каракули: "Наташка! Времени нет. Заскочил на два дня.
Вернусь к марту. Привет от Кери и Бектаса. Ержан". – Добавь пару теплых слов. – сказал я. – Каких теплых слов? – Иржи поднял голову.
– Ну там, жду, люблю… – Еб…лся? На зоне Магда более всего мучается без курева. В последнем пи ьме отписала, что иногда приходится курить матрасную вату.
В Минусинске, где Иржику с кентами предстояло валить лес для куковских коровников, снег выпал в октябре. В тайге ни телевизора, ни радио, питаются макаронами. За нарушение сухого закона бывший боксер Кук работников избивает. Бичи понимают хозяина. По иному не освоить выделенные райсельхозуправлением деньги.
Пашет у Кука и Валей. Керя и рад был бы поработать с кентами, но не на кого оставить больную мать.
Отпустил Кук домой Иржика по неотложному делу. Умерла квартирная соседка. Пока не опомнилась Валюня и домоуправление, надо срочно занять освободившуюся площадь. Вчера Холик переоформлял лицевой счет покойницы на себя. Теперь у него отдельная двухкомнатная квартира.
На второй или третий день после выхода очерка повел я Айгешат к
Умке. Не знаю для чего. К ней в гости пришли три мужика моего возраста. С собой я захватил журнал. Умка пишет стихи и ей в самый раз разделить радость братишки, да заодно и не помешало бы поближе познакомиться со снохой.
Умка повела себя вызывающе. На журнал ноль внимания, плюс ко всему, через каждые полчаса уединялась в соседней комнате с гостем, казачонком-филологом. Мужичок послушно следовал за хозяйкой, с опущенной головой выходил из комнаты и, похоже, не понимал, чем он так приглянулся еще не пьяной Умке.
– Пошли, – сказал я Айгешат. – Кажется, я напился.
Мне не показалось. В прихожей я долго не мог с помощью Айгешат натянуть сапоги и что-то там недовольно бормотал. Из комнаты для уединений вышла Умка и отвязалась на меня: "Алкаш!".
Я не замедлил выставить блок. Припомнил ей и Карла Маркса, и
Цеденбала с Гуррагчой. Умка сразу умолкла.
– Не тряси кровать…
Фу ты, черт! Я думал, она спит.
Не далее как вчера я обещал ей, что с Кэт все покончено. Она проснулась и узнала цену моим словам. Перед сном Айгешат кивала головой и осторожно выведывала, чем меня приворожила коллега.
– У нее там мягкая гузка?
– Откуда ты знаешь?
– Я ее видела…
Обещал я закруглиться с подругой со злости. Кэт опять взялась за свое и я не знал, как избавиться от мыслей о ней. Позавчера приходил к нам на работу Гуррагча. Посидел минут десять и свалил. Через полчаса ушла и Кэт.
Утром она была задумчивая и, пока Руфа с Шастри болтали в коридоре, я затащил ее во внутреннюю комнату. Она не сопротивлялась, только и сказала: "Тухлый номер". Когда все закончилось, я отпер дверь и подумал: "Чтобы простить человека, многого мне не надо".
…Говорили вчера с Айгешат и о подсознании.
