Московской областях. Электроэнергетика Союза закольцована, но подстраховать переброской свободных мощностей Москву удалось только на первых порах. Расчетная надежность электроснабжения при первой же устойчивой непогоде оказалась ни к черту не годной.

Министр энергетики и электрификации СССР Непорожний объясняется в

ЦК. Говорит, что авария ликвидируется, но Новый год жители столицы все равно будут встречать с электрообогревателями. Синоптики обещают в январе потепление, скорее всего, с его приходом и удастся наладить теплоснабжение жилья.

Ссылки на усиливающуюся напряженность топливно-энергетического баланса в стране и мире не имеют практического смысла, они тема для дискуссий, но никоим образом не дают повода как-то повлиять на надежность энергоснабжения, всей энергетики.

Словом, значение имеет только температура воздуха за окном.

Сапожник без сапог. Муля говорит, что дом Чокина не подключен к центральному теплоснабжению. Домочадцы директора института зимой обогреваются печкой на газе.

Ты падший ангел мой…

Как бабочка огня тебя я не миную…

30 декабря. Лаборатория отмечает Новый год. Разговор за столом вокруг задач на предстоящий период. Каспаков вновь избран парторгом института, говорит о перспективах и не забывает отметить, кто как пьет и закусывает.

– Ты что завязал? – обратился он ко мне.

– Ну так… – неопределенно хмыкнул я.

– Правильно сделал. А то я слышал, как вы там на спирт налегали.

Ха-ха… Дорвались до бесплатного.

Я прошептал на ухо Шастри: "Все знает, все умеет. Он такой же, как и мы…".

– "…Только без хвоста", – в мотив закончил Шастри.

– Вчера наши вошли в Афганистан, – сказал Каспаков.

– Как?

– ТАСС сообщил, по просьбе афганских товарищей туда введен ограниченный воинский контингент…

– Афганистан неприсоединившаяся страна, – сказал я. – Нам туда нельзя.

– Не знаю. – Жаркен откинулся на спинку стула. – Говорю, что слышал. Еще передали, убили Амина.

– Пойдешь со мной к Умке? – спросил Шастри.

– Для науки?

– Ага.

– Для науки к ней и без меня можешь сходить.

– Братишка, выручай.

– Берешь амбалом для отмазки?

– Ну.

– Сходим. Силы есть?

– Есть.

Силами Шастри называет деньги. На женщин силы у него всегда есть.

Шастри тоже не знает кто ему нужен. Марьяш доступна, Кэт в декрете, Барбара Брыльски в Польше. Осталась Умка. Если раньше к ней он только подкрадывался, то сейчас ни от кого не скрывает, как серьезны его намерения.

Он не прочь и жениться на ней.

Осенью с ним мы проходили мимо дома Умки. У подъезда с подружками играла Анарка. При виде Шастри она бросила скакалку и бросилась на шею фюреру. Любит она доброго, как Дедушка Мороз, Лала Бахадура Шастри.

– Дядя Нурхан, вы хороший! Будьте моим папой!

– Возражений нет, – деловито ответил Шастри и вбросил целеуказание: "С мамой согласуй".

Шастри хоть опрометчиво и тороплив, но, по его понятиям, с Умкой следует поступать красиво. От чего, скорее всего, и затянулось согласование. Неопределенность тревожит, давит на Шастри. Чудеса случаются не только в Новый год, но и накануне праздника. Вот почему сегодня он с хорошим запасом сил притащил меня к объекту согласования.

Дверь открыла Анара.

– Мама болеет.

В зале на диване лежала Умка с полотенцем на лбу.

Шастри бросил портфель на пол.

– Сейчас я ее вылечу.

Шалунишка, не прибегая к рукам, двумя движениями, – нога об ногу

– скиданул сапоги, и в чем был – в шляпе, плащ-пальто – в одну секунду оказался у дивана и без слов припал к Умке.

– Отпусти! – закричала Умка. – Бектас! На помощь!

– Не кричи! Сейчас… разденусь.

– Что там раздеваться?! Скорей!

Я с трудом отодрал от нее шалунишку. С красным мордом Шастри прерывисто и глубоко дышал: "Какая ты!".

Умка поднялась с дивана.

– А ты что?! – набросилась она на меня.

– Что я?

– Специально ждал? – Умка прошла на кухню.- Любишь поиздеваться.

– Я думал…, – я пошел за ней.

– Что думал?

– Думал, ты кокетничаешь…

– Я же говорю: любишь ты поиздеваться над людьми.

– Маненько есть.

На кухню зашел Шастри с портфелем.

– Мы тебе лекарство принесли, – сказал он и достал бутылку русской водки.

– Я пить не буду, – она передвигала на плите кастрюли.

Повернулась ко мне. – Если хотите, пейте сами.

– Я тоже не буду пить.

– Правда? Молодец. А то на тебя пьяного смотреть не хочется.

Какой-то жалкий становишься.

Шастри уломал Умку. Она выпила и взгрустнула: "Анарка вырастет, выйдет замуж… Я останусь одна". Шастри, гладил ее по спине и с дрожанием в голосе приплывал: "Не переживай. Я с тобой. Ты мне только свистни…" и, подмигивал мне: "Сваливай".

Я сходил в ванную. На трубе-сушилке белые трусики Умки. Почему я должен уходить? Я вернулся на кухню и присел с торца стола. Шастри за каких-то полчаса окончательно поглупел. Он не переставал ерзать на стуле, жмурился и продолжал сигналить испорченным светофором:

"Уходи! Уходи!".

Я откинулся на стуле и увидел раздвинутые под задравшейся юбкой ноги Умки, синие трусики. Уходить не хотелось, но уходить надо – наблюдать и далее со стороны за ласками Шастри не по-товарищески.

Умка опьянела, Шастри не преминет воспользоваться, присутствие ребенка, пожалуй, его не остановит.

Я одевался в прихожей. Анарка крикнула: "Мама, дядя Бектас уходит".

Умка сбросила руку Шастри: "Нурхан, ты тоже уходи".

– Не мог незаметно уйти? – Мы вышли из подъезда.

Шастри уныло махал портфелем.

– Ты это серьезно?

– Серьезно.

– Хорошо тебе.

У Шастри все всерьез. .

Утром разбудила мама: "Хаким звонит".

– Из роддома жену выписываю. Поможешь забрать?

У Хаки родился второй сын. Жену с ребенком мы привезли, разместили в комнате, сами уселись на кухне. Мясо Хаки сварил ночью.

– Выпьешь?

Гидролизные кошмарики Усть-Каменогорска успели выветриться из памяти. Завязать еще успею.

– Как тебе сказать? Если только грамель.

– Куда с Нурханом вчера ломанулись?

– К Умке.

– К Умке?

– Шастри вообразил, что уже и она его хочет.

– Дурной он.

– Дурной? Да нет. Страдает полным отсутствием комплексов.

– Это болезнь.

– Считаешь?

– Конечно.

– Смотрю я на него и думаю: "Он то, как раз живет правильно".

– Правильно? Может быть.

– Потом у него все у него дома.

– Это так.

– Пойду я.

– Может допьем?

– Дома хай вай будет. Я дурак, сказал матушке, что бухать завязал. Потом… Новый год…

Хай вая не было. Пришли дядя Ахмедья и тетя Шура. Дядя прошел к

Валере в спальню, тетя Шура разговаривала с Шефом:

– Нуртас, сколько тебе лет?

– Тридцать четыре.

– Тридцать четыре? – Тетя Шура затянулась сигаретой. – Для мужчины хороший возраст. Почему не женишься?

Шеф от напоминаний о женитьбе устал зеленеть. К тете Шуре он относится хорошо, потому и отделался неопределенным: "Надо бы".

– Бекетай, – перешла от Шефа ко мне тетя Шура, – дочку видишь?

– С полгода не видел.

– Скучаешь?

– Скучаю.

– Сильно скучать ты не можешь. Мало пожили вместе. Ну ничего… -

Она потушила сигарету. – Дочка вырастет и все поймет.

Из спальни вышел дядя Ахмедья, за ним папа. Он что-то сказал, дядя Ахмедья обернулся и в этот момент отец стал оседать. С кухни в коридор выскочил Шеф и успел подхватить его. На руках он занес

Валеру обратно в спальню, уложил на кровать.

С врачами скорой разговаривала тетя Шура.

– У агатая инсульт.

В двухместной палате папа пока один.

– Тогда… – отец хорошо помнит, что с ним произошло осенью

73-го. – Когда я дома упал… Надо было сразу обратить внимание…

Впрямую он не напоминает, кто его тогда довел до криза. Смотрит на меня, как бы пытая: помнишь? Я хорошо помню его возвращение из