Джона, сколько на родителей. Сколько Нэлли Константиновна не уговаривала взять на время домой сына, мама отбрыкивалась, говорила о том, что держать в доме второго больного нет никакой возможности.

Всего этого Ситка Чарли знать не мог и возводил напраслину на врачей.

Ситка приходил из больницы потерянный, говорил, что Джона мучает ностальгия и садился за письмо к министру здравоохранения.

"Товарищ министр!

У меня есть брат Жантас,1948 года рождения. Сейчас он в третьем отделении Республиканской психоневрологической больницы… Несколько лет подряд врачи не выписывают его в отпуск, не дают побыть дома…".

Письмо Ситка начинал писать несколько раз, но так и не окончил.

Ситка Чарли винил во всем врачей, тогда как не знал, что дело не только в разбитом зеркале и что Нэлли Константиновна не раз и не два звонила маме и говорила матушке о том, насколько опасно для больного беспрерывное пребывание в стенах больницы. У любого хроника, в конце концов, так или иначе наступает органическое поражение мозга, не говоря о том, что ежедневный прием сильнодействующих препаратов разрушает печень, почки. Только регулярная смена обстановки растягивает распад личности хронически больного.

Чтобы мама и все мы прочувствовали вину, лечащий врач объявила о новом назначении. Ситка прибежал домой: "Мама! Немедленно поезжай в больницу! Джону собрались сделать элеткрошок!".

В больницу матушка не поехала, а позвонила Нэлли Константиновне и попросила отменить назначение. Заведующая отделением назначение отменила и сказала, что на самом деле они и не собирались проводить элетрошоковую процедуру. Если бы до этого дошло, то они в таком случае не стали бы объявлять о ней заранее, а провели бы сеанс без предупреждения.

Со слов Ситки, чисто от нечего делать, уже не по-медицински, более всего он интересен профессору Зальцману.

– Зальцман хитрый… – говорил Ситка.

– Давно ты его знаешь? – спросил Шеф.

– Давно… Меня к нему водили, когда я еще лежал на Пролетарской.

– О чем он тебя спрашивал в первый раз, – не помнишь?

– Помню.

– Ну и о чем?

– О разном.

– К примеру?

– К примеру? – Ситка задумался. – К примеру, спрашивал он меня, как я вижу свое выздоровление.

– И что ты ему сказал?

– Тик-тик- так, Сталинград! Что я сказал…? Сакшен буги…

Сказал, что выздоровление придет с наступлением Золотого века.

Сказал ему я, что Золотой век начнется тогда, когда Ночь сольется с

Ночью, а День сойдется с Днем…

– А Зальцман что?

– Ничего. Интересовался подробностями, как это Ночь сольется с

Ночью, а День сойдется с Днем.

– И как это они сольются-сойдутся?

– Наступит Золотой век – узнаешь, – ответил Ситка и улыбнулся.

Время делает свое дело. Ситка Чарли говорил: "Тик-тик-так,

Сталинград!", но уже не порывался драками избавиться от намордника.

Силы не те, да и настроения уже нет. Вялость пропадала, когда его вновь начинала одолевать бессонница и он, как всегда, отказывался принимать аминазин.

Он садился в туалете рядом с унитазом, закуривал "памирину" и заводил разговор с невидимым собеседником.

– Что ты такое говоришь? А-а… – И разражался смехом, переходившим в гоготание.

Если кому-то из нас надо было зайти в туалет, Ситка молча поднимался и уходил на кухню, где продолжал разговор с самим собой.

В пепельнице тлела сигарета, Ситка Чарли стоял между раковиной и столом, и вновь садился на корточки.

– Но как это сделать? – подняв голову к потолку, вопрошал он и, услышав неслышный ответ, говорил. – Ну, если так, тогда конечно, – и напевая "Сакшен буги…", вновь шел в туалет.

Если матушка выходила из столовой и просила выпить лекарство, то он затихал и говорил, что, мол, ничего страшного с ним не происходит и скоро он пойдет спать. А если я влезал в его разговор с потолком, то он беспощадно материл меня.

…Пришел Вовка Коротя. Ситка закрыл за ним дверь и скомандовал:

"Володя, быстро сходи поссы!". Коротя без слов отправился в туалет.

В комнате Шеф, расставляя шахматы, сказал: "Пять дней не спит…

Надо звонить в ВЧК…".

Коротя промолчал.

В дверь опять позвонили. Ситка бросился открывать.

На площадке стояли родственница-студентка из Есиля с подругой.

Принесла их вовремя нелегкая. За спиной Ситки Чарли я сделал знак родственнице немедленно уходить и громко сказал: "Мамы дома нет!".

Родственница, сделала вид, что не поняла и топталась дурочкой в проеме.

– Девочки, проходите! – Ситка посторонился и, впустив подружек, скомандовал: "Быстро сходите в туалет поссать!".

– Ты что! – не сдержался я.

– Ничего, ничего…, – поспешно скидывая туфли, сказала родственница и побежала с подругой по коридору в туалет.

Шеф в комнате препирался с Коротей.

– Вовка, выйди как будто за сигаретами, и позвони из автомата в скорую. Скажи, чтобы прислали спецбригаду…

– Нуртасей, я не могу… – Коротя опустил голову.

– Что не могу! – Шеф разозлился на друга. – Хочешь, чтобы через час он нас всех срать заставил?!

– Ладно… – Коротя поднялся.

Женился Хаки. Женитьба Плейшнера-Гудериана породила неудобства у

Саяна Ташенева. Хаки несколько лет живет в его квартире. У Саяна квартира хоть и трехкомнатная, но жена, сын. Хаки, надо думать, и без жены стеснял их, особенно если учесть, что часто заявлялся домой в дупель пьяным.

Мама позвонила жене Есентугелова.

– Альмира, пусти на дачу племянника Жумабека.

Тетя Альмира хлестанулась, сказала, что незнакомых, даже на время, пускать к себе на дачу у нее не принято. Мама позвала к телефону ее супруга.

– Аблай! Тебе хорошо известно, чем мы обязаны Жумабеку. И если ты не пустишь племянника Ташенева к себе на дачу, то я все равно найду ему жилье…

Дядя Аблай перебил маму.

– Шакен, я не против. Пусть живет на даче сколько ему угодно.

– Аблай, ты молодес, – матушка положила трубку и сказала мне, -

Звони Хакиму.

Дача Есентугеловых в черте города, через дорогу от Дома отдыха

МВД. В 69-м земли бывшего колхоза "Горный гигант" прирезали для двадцати семей писателей. Старый яблоневый сад плодоносил лимонкой, столовкой, пеструшкой. Росли в нем черешня, вишня, сливы.

Есентугелов построил трехкомнатный домишко с верандой, соседи его – писатели Ахтанов и Такибаев тоже не зевали и на своих участках возвели пригодные к постоянному проживанию дома.

Зяма, Муля, Ерема и я не раз приезжали погудеть к Хаки. Дача

Ахтанова, если стоять лицом к воротам, справа от домика

Есентугеловых. За общим забором слева от Есентугелова владения поэта

Такибаева.

– Я пару раз поддавал с сыном Такибаева Устемом, – сообщил Хаки.

– Сейчас с ним живет Искандер Махмудов… Он хорошо знает вашу семью, особенно Нуртаса…

Искандер кентуется с Устемом Такибаевым? Хорошего себе друга завел Искандер.

В шестидесятых Устем жил рядом с нами, в косых домах, по соседству с семейством Духана Атилова. Хороший, как и наш Доктор, поддавала и планокур. Среди центровских наркош числился за ним эпизод, когда Такибаев в забытьи от убийственной "чуйки" вместе со слюной, и папиросной гильзой проглотил и пятку от косяка.

Старший сын Духана Атилова Иван сидел за кражу личного имущества.

Шедшие за ним Нартай, Ес и Икошка ничем особенным не выделялись.

Нартай мой ровесник, незаметный, как и я, бухарик; Ес и Икошка сильно вымахали, заматерели, ходили слухи, что в парнях обнаружилась, допреж неведомая за ними, борзота.

Устем Такибаев закончил игровой факультет ВГИКа и одно время делился задумками с центровскими. Если покойный Ревель Атилов по всем признакам носил на себе печать несомненных задатков, и никогда ни с кем не трепался о замыслах, то младший Такибаев трещал всем напропалую о том, как далеко простирается его дарование.

Худого как велосипед и вертлявого, как танцор варьете, Устема всерьез воспринимали только алма-атинские однокашники по ВГИКу. Для непосвященных собутыльников по юности оставалось загадкой, как вообще смог попасть в кинематографический институт столь несуразный говорун?