– Серик, ты думаешь получить образование? – спросила мама Бутбаева.

– Не мешало бы.

– Получишь. Хочешь стать энергетиком?

– Хочу.

Серику она помогла за просто так. Возможности в энергетическом институте у нее остались – мой покровитель Каир Махметович Омаров работает деканом вечерне-заочного факультета.

Бутбаев пришел с экзамена по физике довольный. Четверку получил.

– Серик, вопросы трудные были? – спросил Шеф.

– Не очень… – помедлив с ответом, сказал Серик. – Разве что дополнительный…

– Какой?

– Э-э…Про барнаульское движение.

Я не сдержался.

– Серик, тебе надо было на физфак поступать.

– Думаете?

– Думать нечего…

– Завязывай. – Шеф зло посмотрел на меня.

Бутбаев не пожелал остаться в долгу. Привез барана, на которого и позвали в гости Каира Махметовича.

Недавно на свадьбе знакомых повстречалась мама с Алимом Кукешевым.

– Пройдоху не узнать. Ба-а-а-жный… В ЦК Комсомола работает, скоро кандидатскую защищает. – Ситок недоумевала и в то же время чуть ли не своим заслугам приписывала состоявшуюся судьбу собутыльника Доктора. – Я говорила, башка у него работает.

Про Женьку Макарона с тех пор, как он женился на армянке, никто ничего не слыхал.

Сашка Скляр мотает срок где-то на Севере. Где и за что сидит

Витька Кондрат неизвестно. Известно только, что сидит.

С Искандером другая история. После смерти матери живет с отцом вдвоем. Старшему Махмудову под семьдесят, со здоровьем нелады – катаракта и прочие дела. Кенты привели ему подругу по имени Гуля с просьбой: "Пусть немного поживет у тебя". Гуля немного пожила и как-то за разговором, от нечего делать, решили они пожениться.

Отец Искандера приехал из Ленинграда в Алма-Ату перед войной, получил в КазГУ кафедру, написал учебник казахского языка для средней школы. В 48-м или 49-м Шаяхметов поручил ему составить первый казахско-русский толковый словарь. Словарь Махмудова с тех пор не переиздавался, стал библиографической редкостью. У отца он с

52-го года, иногда просит попользоваться им Саток. Сосед переводит назидания Абая на русский.

К отцу пришел доктор филологии Рахманкул Бердибаев и посетовал:

– Не везет Абаю с переводчиками. Кто ни возьмется за перевод, – ерунда получается.

"У Абая кроме недругов по роду тобыкты хватало с избытком врагов и вовне жуза аргынов. Не сомневаюсь в том, что им бы пришлось не по душе воздание по заслугам мыслителю. Не следует забывать, что еще долгие годы после смерти Абай был мало кому известен в казахской степи. Наверняка в его годы жили и другие, не менее яркие соплеменники…".

Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".

Бекен Жумагалиевич из рода тобыкты, прямой потомок Абая, но не питает иллюзий по качеству изречений родича.

– Многие вещи Абая – натуральная лажа…

"Благодарней ценителя литературного письма, чем казах трудно отыскать. Издревле в народе сложился пиетет перед художественным словом, сам же сказитель непреклонно почитался. В то же время простодушный в большинстве своем народ был и остается далек от того, чтобы вникать в нюансы, оттенки, что собственно и является изюминкой в любом творчестве; путая оголтелый пафос с откровениями, принимает его за истинную магию сложения слов. Конечно, и тогда

Казахстан был одной из окраин, глухоманью. Только в то время это было не так заметно, как сейчас. Возможно, отсюда бездумная готовность размещать в собственном сознании мифологизированные стандарты. Просвещенность тут ни причем. Больше бы доверять собственным ощущениям и не было бы самообманства.

Сейчас неизвестно, кто первым открыл в Абае философа. Хотя многие и в те времена нутром чувствовали, что морализаторство, назидания – это не совсем философия. Та самая философия, то самое любомудрие, чтобы можно было ставить героя романа Ауэзова впереди самого сочинителя. Абай – страдалец. Это казахский Жан Вальжан, задавший, по сути, программу исцеления мыслящего человека. Разве этого мало? Ведь иной страдалец и дюжины Цицеронов стоит. Но если мы так безотлагательно прониклись убежденностью, что Абай мыслитель, то давайте хоть не потешать внешний мир заклинаниями о том, де, будто герой Ауэзова философ. Там что философов не читают?".

Бектас Ахметов. "Это было недавно…". Из книги " Аблай

Есентугелов. Сокровенное. Мысли. Изречения. Воспоминания". 2001 г.

Саток заходит к отцу не только за словарем. Присаживается на кухне отведать маминых пирожков с мясом. Как всегда, чтобы хватило всем, Ситок нажарила их много – пирожков на табаке с небольшую гору.

Сосед скушал несколько пирожков и заметил: "Так есть нельзя".

– Почему? – спросил я.

– Работать не сможешь.

На рисунках и фотографиях западные философы почти все худые.

Впрочем, что далеко ходить – наш родич Макет философ, член-корреспондент АН КазССР и тоже худющий как жертва Бухенвальда.

Памятник Абаю возвышается на пересечении главных улиц Алма-Аты.

Мыслитель изваян, шагающим в какую-то даль, в халате и тюбетейке и почему-то с книжкой под мышкой. Лицо у Абая серьезное и далеко не худенькое, напротив – хорошей упитанности, что свидетельствует: возвышенные занятия не мешали философу вовремя и основательно подкрепиться. Если не пирожками, то уж мясом – обязательно. Это первое подозрение, что возникло у меня, когда я услышал от Бекена

Жумагалиевича о лаже. Второе подозрение – книжка, которую скульптор сунул под мышку Абаю Кунанбаеву. Ощущение, что задача подмышечной книжки не столько в том, чтобы отвлечь внимание от умища, сколько, чтобы никто не догадался вообразить, что вместо книжки-раздвижки

Абаю больше подходит кнутовище.

Третье подозрение уже не подозрение. Оно родилось из первых двух. Это о том, как, о чем я по малодушию написал в свое время,

Абай страдал при хорошей упитанности.

Страдальцы сытыми не бывают.

Я шагнула на кораблик,

А кораблик оказался из газеты вчерашней…

В 65-м или в 66-м Доктор не упускал случая повторно посмотреть

"Еще раз про любовь". Кто забыл, фильм об отношениях талантливого ученого и жертвенной стюардессы. Доктор лже-завлаб и Люда из

Академии наук не бортпроводница. Брат излишне уверовал в слова. Он может и удивил неутомимостью женщину из Академии, но все когда-нибудь кончается. Потом, постоянство не конек Доктора. Хватило его ненадолго. Держать себя в узде, неизвестно ради чего, кому угодно надоест. Тем более, что повод к изменчивости оказался существенный. Люда уволилась из Академии и переехала в Свердловск

Люда. На прощание оставила записку.

"Нуржан!

Ты зря обижаешься. Пишешь, что готов ехать за мной на край света. Скажи: зачем? Чтобы таскать за мной чемоданы? Пойми дорогой, мне надо устраивать жизнь. Мне уже 32 года. Тут еще ты со своей горемычной жизнью, неустроенностью. О тебе у меня останутся хорошие воспоминания. Как о нежном любовнике, как о добром человеке. Не переживай. Все у тебя будет хорошо.

Люда".

"Главное не то, какие дороги мы выбираем, а то, что внутри заставляет нас выбирать эти дороги". Шефу за тридцать, и что он знает о людях? Кажется, ровным счетом ничего. Он вышучивал мою мнительность, в то время как я не находил в ней ничего зряшного – по моим наблюдениям, она то как раз мало когда меня подводила.

Что я знал о внутренней жизни Шефа? То-то и оно, что ничего. На первый взгляд, его детские представления о жизни, о людях застыли в нем от того, что ни с кем он никогда не делился тем, что его подлинно терзало. То ли он понимал, что слово со стороны всегда пусто, бесполезно, то ли доверился ожиданию случая, который все и упорядочит в душе, однако ему, как впрочем, и Доктору, и мне, легче было плыть по течению, нежели всерьез поразмыслить над тем, что с нами происходит.

Менее всего человек испытывает потребность в работе над собой, потому что никто не знает, что это на самом деле такое. Говорят, надо много читать, заниматься конкретным делом. А там… А там вроде, как война-план покажет. Читка книг, хождение на работу, по идее, должны понуждать задуматься, наметить план по исправлению ошибок, самого себя.