— Тогда кто...

— У меня O-отрицательная, — перебивает Валек, уже расстёгивая куртку и направляясь к шкафам, даже не ожидая моей команды. — Универсальный донор и всё такое дерьмо. Давай, Док. Готовь.

Я моргаю. Один раз. Другой.

Это… Что это?

Забота? Сострадание? От человека, который улыбается, когда ломает людям кости? Но сомнений нет — в лице Валека нет ни насмешки, ни агрессии. Только сжатая линия губ и почти незаметная тревога в глазах.

Я коротко киваю и возвращаюсь к Айви, хватая новый бинт. Работаю молча, методично — как машина. Перевязываю рану. Подключаю новую линию. Навешиваю на стойку первый пакет крови Валека. Стараюсь не думать о том, что я вливаю в её сосуды кровь этого жестокого, безумного альфы.

Это ради неё.

Это необходимость.

Это жизнь.

Ничего больше.

И всё же…

Я бросаю взгляд на Валека — теперь он прислонился к стене, рука вытянута, игла в вене, алое содержимое медленно заполняет второй пакет. Мой взгляд цепляется за густые тёмно-рубиново-красные потоки. За то, как они стекают по трубке. Как исчезают под белой повязкой на руке Айви.

В груди вспыхивает иррациональный, хищный, звериный протест.

Стиснутое, собственническое рычание поднимается из глубины:

Моя.

Моя омега, моё пламя, моё…

Я сжимаю глаза. Силой загоняю этот импульс обратно, как гвоздь молотком.

Сейчас это не важно.

Сейчас есть только задача: сохранить её огонь. Удержать жизнь в её теле, пока не смогу вернуть ей силу полностью. Остальное не имеет значения. Не Призрак, стоящий в коридоре. Не моя извращённая одержимость.

Только Айви.

Я теряю счёт времени. Мой мир — это только звуки приборов и слабое движение её грудной клетки. Когда-то Валек исчезает, уступая место Виски — даже он тихий, как тень. Но я никого не вижу. Только её.

Следы боли уходят с её лица первыми. Цвет кожи возвращается — из мертвенного серого в розоватый. Инфекция сдаёт позиции. И только тогда я позволяю себе откинуться назад, чувствуя, как из меня вытекает последняя капля сил.

Я поднимаю взгляд на окно — первые лучи нового рассвета скользят по полу.

Новый день.

И она проживёт его.

АЙВИ

Я вскакиваю, резко приходя в себя, глаза распахиваются, и сознание возвращается в стремительном, дезориентирующем ударе. Несколько головокружительных мгновений я не могу понять, где нахожусь — резкий свет люминесцентных ламп, запах антисептика, ровный писк монитора, отслеживающего жизненные показатели.

А потом всё обрушивается на меня разом, с оглушающей, болезненной ясностью.

Миссия. Перестрелка. Валек в снайперском гнезде. Мой отчаянный побег через ледяную пустошь.

Призрак.

Дыхание застревает в горле, когда обрывочные образы последних дней вспыхивают у меня в сознании. Пронизывающий до костей холод той ледяной пещеры. Огромная тень, бесшумно сторожившая мой сон. Те бледные, беспощадные глаза, впивающиеся в мои, когда он, неуклюже, но бережно обрабатывал мои раны.

Меня пробивает дрожь, мурашки вздымаются по коже. Призрак был словно созданием из лихорадочного кошмара — живым сном, укутанным в тень и угрозу.

И всё же... он спас меня. Укрывал от лютой метели, защищал, когда остальные прочёсывали бурю в поисках меня.

Моя рука машинально поднимается к плотной повязке на бицепсе — тянущая, глубокая боль под ней напоминает, насколько близко я была к пустоте, к гибели, в тех безжалостных горах.

Шорох заставляет меня поднять взгляд, и сердце делает болезненный скачок, когда из тени выходит Чума.

— Проснулась, — его низкий, хриплый голос прокатывается по позвоночнику так, что я едва не вздрагиваю. — Как себя чувствуешь?

Я моргаю, с трудом собирая разрозненные мысли в хоть что-то цельное.

— Как будто мне в руку выстрелили, — бурчу, морщась от хрипоты в собственном голосе.

Чума тихо хохочет под своей жуткой маской.

— Тебе ещё повезло, что рука у тебя вообще осталась, — сухо отмечает он. — Если бы рана находилась необработанной ещё чуть-чуть — отнимали бы всю конечность.

Меня пробирает новая дрожь. Он прав — та пронизывающая, жгучая боль была хуже всего, что я когда-либо чувствовала. Будто кто-то раскалённым прутом проткнул кожу и кость насквозь.

Откинув тонкое одеяло, я пытаюсь свесить ноги с койки.

— Где мы? — сиплю, когда внезапная волна головокружения заставляет комнату опасно качнуться. — Мы вернулись на базу?

— Почти, — отвечает Чума, быстро пересекая комнату размашистыми, уверенными шагами. — Мы в особняке олигарха. Я организовал временную мини-клинику здесь, пока не стабилизировал тебя достаточно, чтобы транспортировать.

Он наклоняется ко мне, его светлые глаза за жёлтыми линзами сужены, изучают меня с той клинической сосредоточенностью, от которой у меня мгновенно теплеют щёки. Я напрягаюсь, вся будто сжимаюсь, когда он снимает кожаную перчатку и тыльной стороной пальцев касается моего лба.

— Похоже, у тебя всё ещё жар, — бормочет он, большим пальцем тихо проводя по линии моей скулы — так нежно, что никак не вяжется с его кровавой репутацией. — Странно. Он должен был давно спасть.

Я сглатываю, рот внезапно пересох. Я облизываю губы — мелкое, невинное движение, но его внимание цепляется за него так резко, будто я сделала что-то куда более интимное.

Золотые линзы ловят этот жест. Запах в воздухе густеет. Пряный, плотный… возбуждение. Сильное, тяжёлое. Я вдыхаю его — и жар мгновенно поднимается по венам, разгораясь под кожей.

О нет.

Только не сейчас. Пожалуйста. Только не это…

— Мне… нужно сесть, — шиплю, сопротивляясь новой волне головокружения.

Чума сразу двигается, его длинные пальцы скользят под мои плечи, осторожно поднимая меня. От прикосновения по телу словно пробегает разряд — каждая точка соприкосновения вспыхивает искрами, разжигая нестерпимую, расползающуюся жажду.

Живот сжимается, и низкий стон вырывается прежде, чем я успеваю его задавить. Жар нахлынул, накрыв с головой — будто расплавленный металл разлился между бёдер.

Чума замирает. На его лице — та хищная неподвижность, когда озарение наконец опускается на него.

— Айви, — рык низкий, с сиплым, хриплым надломом, которого я раньше в нём не слышала. — Ты что… входишь в течку?

Я сдавленно всхлипываю, пальцы судорожно комкают тонкие простыни, пока тело предательски выходит из-под контроля. Каждое нервное окончание — натянутая струна, каждая щепотка ткани, касающаяся моей кожи, — раскалённая пытка.

Этого не может быть. Не сейчас. Не здесь. Не с ними…

Меня накрывают воспоминания о Центре — искривлённые, липкие картины ухмыляющихся охранников и холодных, клинических «процедур». Тогда я была просто вещью. Предметом. Инструментом, который используют и выбрасывают. Мои течки были для них очередной формой пытки.

Но здесь… здесь, окружённая альфами — окружённая Чумой — страх вплетается во что-то более тёмное. Первобытное. Обещание удовольствия и боли. Сладкого подчинения… и потери всего, что делает меня мной.

— Айви.

Голос Чумы прорезает туман, цепляя меня обратно в реальность. Его пальцы обхватывают мой подбородок, приподнимая лицо, заставляя встретиться с пустым золотым взглядом линз. — Посмотри на меня.

Я подчиняюсь мягкому приказу и замираю. Его запах разливается густо и тяжело, тёплым туманом накрывая мысли. Я привыкла слышать альфа-голос только как грубую, властную команду, полную насилия — но эта… простая, тихая… наполняет меня странным облегчением. Напряжение в мышцах чуть-чуть отпускает, и пульс перестаёт шататься так болезненно.

В его тоне нет угрозы. Нет жестокости. Нет обещания боли. Только какая-то благоговейная тишина, совершенно чуждая этому закалённому убийце.

— Я не причиню тебе боль, — шепчет он, голосом, который сам по себе — почти прикосновение. Шершавое, нежное, до мурашек. — Не так, как они.