Лёгкое касание локтя заставляет меня вздрогнуть. Я резко оборачиваюсь и замечаю что Чума стоит рядом, а золотые линзы направлены на меня.

— Осторожно, — негромко говорит он, глубокий, глухой тембр вызывает во мне неожиданную дрожь. — Я просто хотел помочь.

Он жестом предлагает протянуть руку, чтобы помочь мне спуститься. Его вежливость ставит меня в тупик.

Я борюсь с собой — принять или отказаться.

Отказ = лишние придирки.

Согласие = маленькая уступка.

Чёрт с ним.

Я вкладываю ладонь в его, дёрнувшись, когда он кладёт вторую руку мне на талию и легко, почти лениво, ставит меня на хребет.

Даже худощавый, он всё равно альфа. Сила абсолютная.

Мои ботинки хрустят, проваливаясь в мягкий, девственно-свежий снег. Чума отпускает меня, отступая на шаг, давая пройти вперёд — ровно туда, куда велел Тэйн. Пара заблудших снежинок цепляется за мои ресницы, тает на горячей коже, оставляя ледяные поцелуи, от которых по голым рукам бегут мурашки.

Остальные из отряда уже выстраиваются, оружие наготове, а их глаза шарят по безмолвной гряде.

Ледяной горный воздух обжигает лёгкие каждым вдохом. Под ногами хрустит снег, пока мы всё глубже продираемся в дикую, безжалостную глушь, а суровые пики Краснозубых гор нависают со всех сторон, как стражи, следящие за каждым шагом.

Я не свожу глаз с массивной, сутулой фигуры Призрака впереди. Его огромная тень разрезает атмосферу, прорубая путь через глубокие сугробы, и я вынуждена ориентироваться на него, словно на движущуюся крепость.

С каждым мучительным шагом ледяные хлопья взрываются вверх, жаля моё лицо, цепляясь за ресницы. Холод просачивается сквозь слои тактической экипировки, пробираясь до самой кожи и поднимая мурашки по голым рукам. Но я сжимаю челюсть и продолжаю идти. Ровно, чётко.

Я не стану слабым звеном. Не позволю себе стать ей.

Глубокие сугробы жадно поглощают мои армейские ботинки почти по колено, и каждый шаг даётся так, будто я пробираюсь по вязкому морю мокрого песка. Бёдра горят от напряжения, икры ноют, словно кто-то впился в мышцы раскалёнными когтями. Пот медленно стекает по позвоночнику, несмотря на леденящий холод, приклеивая выбившиеся пряди волос к раскрасневшимся щекам.

Из груди вырывается раздражённый выдох, когда я снова теряю равновесие и подаюсь вперёд. Я готовлюсь к удару — к тому, что снег сомкнётся вокруг меня ледяным коконом…

Но массивная ладонь хватает меня за бицепс, стальными тисками выдёргивая обратно на ноги с такой лёгкостью, будто я ничего не вешу.

Я резко втягиваю воздух, когда меня выпрямляет, а снег взлетает вокруг сапог морозным облаком. Сердце громыхает в ушах, и я вскидываю взгляд — прямо в ослепительно-ледяные глаза Призрака.

Дикий альфа возвышается надо мной, а между нами пульсирует его странное, протяжное «фуух» — тяжёлое дыхание, просачивающееся сквозь фильтры маски. Он смотрит на меня один-единственный напряжённый миг, и в этом взгляде нет ни малейшего намёка на то, что творится у него в голове. Его холодный взгляд даже холоднее, чем ветер, хлещущий по моему лицу.

А потом — просто отпускает мою руку. Ничего не говоря, разворачивается и продолжает свой широкий, размеренный шаг, будто я была всего лишь очередной занозой на пути.

Я сглатываю, стоя как вкопанная, и на секунду только и делаю, что смотрю на огромные следы, тянущиеся впереди. Протоптанная им дорога будто насмехается надо мной — ну давай, попробуй угнаться за таким зверем в его темпе.

Резкий смешок за спиной выдёргивает меня из оцепенения.

— Хочешь, понесу тебя, Принцесса? — раздаётся насмешливый хрип Виски, и даже по одному тону слышно, что ухмылка у него до ушей. — А то вдруг замедлишь нас, не дай бог до веселья дойдём, а ты выдохлась.

Боже. Да лучше пусть зовёт «кроликом», чем ЭТИМ.

Жар вспыхивает у меня в щеках — смесь унижения и бешенства. Я резко разворачиваюсь к самодовольному альфе, челюсть сведена, пальцы сжаты в кулаки так сильно, что перчатки натягиваются.

На мгновение я буквально балансирую на лезвии — между тем, чтобы хлестануть его таким ответом, что язык у него свернется, или врезать ему так, чтобы он наконец понял, что меня нельзя трогать.

Но я выравниваю дыхание, оставляя лицо пустым, как маску.

И просто поднимаю средний палец. Медленно. Выдержанно. Грязно-красиво.

Задерживаю жест на секунду — чтобы наверняка — и разворачиваюсь обратно, снова упрямо шагая по засыпанным снегом следам Призрака.

Смех Виски разрывает воздух за моей спиной — глубокий, тёплый, раскатистый, уносящийся по ледяному ветру. И что самое поразительное — в нём нет ни капли злобы, ни даже той обычной снисходительности, которой он так любит меня душить. Только чистое, неподдельное веселье. Будто мой неприличный жест стал для него лучшей шуткой дня.

Я рискнула глянуть через плечо, хмуря брови. Даже каменная физиономия Тэйна слегка треснула — на долю секунды в его глазах мелькнуло что-то похожее на улыбку.

Я не понимаю. Любой другой альфа уже бы рявкнул, вцепился, сломал — за такую дерзость, да ещё от омеги. Я видела это в Центре тысячи раз: один взгляд не туда, одно слово шёпотом, — и вот уже кровь на плитке, тело тащат прочь, а вокруг тишина, будто человека никогда и не было.

Но эти альфы… Они просто смеются, будто я им показала детскую шалость, а не прямой вызов.

От этого в груди странно кольнуло — что-то между облегчением и растерянностью. Противно тёплое, непривычное чувство. Я тут же давлю его, зарываю поглубже. Мне нельзя расслабляться. Ни на секунду.

То, что они не взорвались сейчас, не значит, что не взорвутся потом. Альфы всегда остаются тем, кто они есть. Жестокие, властные хищники, созданные, чтобы давить слабых и ломать тех, кто пытается поднять голову. Призраки не исключение. Они просто… ещё не показали истинные зубы.

Я поворачиваю лицо к ветру, позволяя ледяным иголкам притупить жар на моих щеках, и сосредотачиваюсь только на одном — поставить ногу вперёд. Потом ещё. И ещё. Снег хрустит под ботинками ровным, почти успокаивающим ритмом — как метроном, заглушающий навязчивые мысли и сомнения, роющиеся в моей голове.

Время расползается, теряет форму. Мы идём всё выше и выше, а зубчатые пики Краснозубых Гор тянутся мимо бесконечной скорбной процессией — снег, камень, ледяная пустота. Лёгкие жжёт с каждым трудным вдохом, разреженный воздух кружит голову, мутит так, будто я снова после инъекций в Центре. Но я лишь сильнее стискиваю зубы и иду дальше. Я не покажу слабости. Ни им, ни себе.

Я чувствую взгляды на себе. Тяжёлые, оценивающие, цепкие, как пальцы, хватающие за шкирку. Они идут позади и рядом, вымеряют мою выносливость, ждут момента, когда я наконец споткнусь, когда стану той самой «хрупкой маленькой омегой», какой они меня считают.

Но хуй им. Я пережила куда хуже, чем холод и тяжёлый подъём. Меня снег точно не сломает.

Я опускаю голову и сохраняю ровный шаг, игнорируя огонь в мышцах и стягивающую боль в груди. Шаг, вдох. Шаг, вдох. Снова и снова, пока движение не превращается в медитацию, в единственный смысл существования.

Постепенно я проваливаюсь в этот монотонный ритм, позволяя мысли раствориться, а километры — ускользать куда-то под ноги.

ВАЛЕК

Мои ботинки хрустят по промёрзшей земле, когда я иду через заснеженный лес. Ледяной горный воздух режет лёгкие каждым вдохом, но я только наслаждаюсь этой жгучей болью. Она держит меня собранным. На охоте это важно.

И мне это нравится.

Мой взгляд скользит к Айви — маленькой дикой омеге, идущей впереди. Её хрупкое тело утопает в тактическом снаряжении, но двигается она с той самой кошачьей грацией, что мне в ней нравится. Каждый шаг — точный, выверенный, будто она родилась в этих горах, а не в железных стенах Центра. Даже со спины я ощущаю напряжение, стянутое в её мышцах, — вечная настороженность, которая в ней никогда не исчезает.