Хотя… кем тогда становлюсь я?

— Если тебе небезразлично её состояние, — продолжает он, — значит, Совет был прав. Она выполняет свою роль. И, между прочим, она больше не в руках Центра. Будь благодарен.

Любой другой пропустил бы скрытую угрозу.

Но не я.

Я знаю генерала Харгроув куда лучше, чем он сам хотел бы.

— Да пошёл ты, — тихо бросаю я, отталкиваясь от стола.

Он даже не моргает. Ни злости. Ни человеческого сожаления.

— Однажды, когда займёшь моё место, ты поймёшь. Поймёшь необходимость нашей работы.

— Нет. — Голос у меня тихий, но ледяной. — Я никогда не стану таким, как ты. Никогда не оправдаю это… это извращение. Если это и есть ваше лидерство, то ты и Совет можете гореть в аду.

Я разворачиваюсь, направляясь к двери. Сердце колотится в ушах, как рёв поезда.

— Тэйн, — окликает он. Голос — острый, властный. — Не будь дураком. Ты не сможешь изменить систему. Ты лишь уничтожишь себя.

Я замираю на секунду. Рука находится на ручке двери.

Поворачиваюсь на пол-оборота.

— Может быть. Но я хотя бы смогу жить с собой. А ты?

Ты можешь?

Не дожидаясь ответа, я распахиваю дверь и выхожу, оставляя позади человека, которым когда-то восхищался. Оставляя отца, которого, как оказалось, я никогда не знал.

ВАЛЕК

Лезвие поблёскивает в тусклом свете, когда я снова и снова перекатываю нож в пальцах. Это движение для меня такое же естественное, как дыхание. Я сижу здесь уже несколько часов, смотрю, как омега спит. Смотрю, как её грудь поднимается и опускается, как пульс медленно бьётся в тонкой шейке. Такая хрупкая. Такая уязвимая.

Убить её было бы так легко. Одним точным движением — и простыни залило бы кровью.

Но я не делаю этого.

Не могу.

Я убивал столько раз, что давно сбился со счёта. Всегда чувствовал азарт охоты, вспышку силы, когда жизнь уходила из их глаз. И это всегда были мужчины, похожие на моего отца — те же жестокие глаза, те же усмешки.

Я выслеживал их днями, изучал привычки, слабости. А потом, когда момент был идеальным, — наносил удар. Быстро. Точно. Без пощады.

Но это... это другое.

Я никогда не был так поглощён кем-то, кого не хочу убить. Это как зуд под кожей, дрожь в жилах. Не могу перестать о ней думать. Не могу перестать смотреть.

Другие тоже чувствуют это, я знаю. Призрак и Виски — шлялись тут раньше, как псы, взламывая дверь клиники, лишь бы быть рядом с ней. И Чума, вечный хладнокровный ублюдок, уже даже не пытается нас отгонять.

Мы все под её проклятием — и никто из нас не понимает, что это за магия.

Мои старые одержимости были старыми жалкими огоньки у костра. Те мужчины были всего лишь заменами, временными мишенями для ярости, которую я на самом деле хотел обрушить на своего отца. Но я убивал его сотни раз в своей голове, в лицах тех, кого резал.

И всё равно голод оставался. Но этот голод... другой. Это не желание уничтожить, а желание обладать. Забрать себе. Поглотить.

Я никогда не хотел чего-то так сильно.

Мои пальцы сжимают нож, лезвие впивается в ладонь. Боль — знакомая, нужная, дающая ясность. Я концентрируюсь на жгучем уколе, на тёплой струйке крови — это удерживает меня в реальности.

Я заставляю себя отвести взгляд от неё, уставившись на холодные стерильные стены. Но даже так, я чувствую её присутствие. Как тяжесть на коже.

Давящую.

Сводящую с ума.

Я не привык терять контроль. Это я приношу хаос. Я — тот, кто наслаждается криками и кровью. Но сейчас я тот, кто трещит по швам.

И всё — из-за неё.

Она тихо вздыхает во сне, брови чуть хмурятся, уголки губ дрожат.

Снится что-то? Вспоминает всё то дерьмо, через которое прошла?

И вдруг во мне вспыхивает дикое желание — защитить.

Согреть.

Разогнать её страхи.

Меня потрясает сила этого чувства. Я никогда не хотел успокаивать кого-то. Никогда не умел быть тёплым. Не умел быть добрым.

Но для неё…

Для неё я хочу попробовать.

Эта мысль пугает. Ломает меня. И всё же я не могу уйти. Не могу заставить себя оторваться от неё.

Так что я остаюсь.

Молча.

Как тень.

Как страж.

Мой нож — единственное, что удерживает меня в равновесии.

И я смотрю. И жду. И жажду.

Её.

Дверь шипит, открываясь, и запах Чумы наполняет комнату — резкий, стерильный, как химия, в которой он возится. Я не поднимаю взгляд, всё ещё уставившись на её лицо.

— Думал, ты был на задании, — ворчит Чума, голос приглушён маской.

Я криво усмехаюсь:

— Был. Ни одного выжившего. Закончил раньше.

Чума подходит ближе, шаги точные, холодные. Я чувствую его недовольство всем своим телом.

— Играешь ножом в моей клинике? Ты лучше знаешь, Валек.

Он тянется к ножу — но я быстрее.

Одним движением вырываю клинок, металл свистит в воздухе.

— А-а-а, док. Хочешь лишиться руки?

Чума замирает, его янтарно-золотые линзы впиваются в меня.

На мгновение мы застываем в безмолвной схватке взглядов — напряжение такое плотное, что его можно было бы разрезать моим ножом. Но в конце концов он сдаётся: отдёргивает руку и выдыхает, коротко и раздражённо.

Я убираю нож в ножны. Щелчок звучит особенно громко в тишине.

— И сколько она ещё будет в отключке?

Чума наклоняет голову, изучая меня.

— Почему? Так отчаянно хочешь дождаться своей очереди?

Раздражение вспыхивает во мне мгновенно, как огонь по сухой траве. Он думает, что я пришёл просто трахнуть её, удовлетворить своё влечение, как какой-то ебаный зверь на гоне. А всё куда глубже.

— Я вообще не думал о сексе, — выплёвываю я, слова на вкус — пепел.

По тону он, должно быть, понимает, что задел лишнее, потому что его поза меняется — насмешка исчезает из голоса.

— Хорошо. Потому что я ещё даже полноценный осмотр не сделал, а она ещё долго будет не в состоянии для… этого. Её состояние улучшается, — говорит он уже деловым тоном. — Думаю, скоро смогу вывести её из седации. Обсужу это с Тэйном, когда он вернётся.

Тэйн. Имя, которое вызывает во мне всплеск чего-то тёмного, вязкого, собственнического.

Он наш лидер.

Но сама мысль о том, что он будет рядом с ней, тронет её…

У меня в глазах краснеет. Я загоняю чувство обратно, закрываю его в самых глубоких, самых тёмных углах мозга. Я не могу бросить вызов Тэйну. Не из-за неё.

Пока что — нет.

Чума всё ещё смотрит на меня. Тяжёлый взгляд. Проникающий. Слишком понимающий. Из всех нас именно он ближе остальных понимает, что у меня в голове — и это делает его опасным.

— Ты играешь опасную игру, Валек, — произносит он тихо. Предупреждение. Угроза. Обещание.

Я оскаливаюсь. Острый, звериный оскал.

— Опасность — это мой кислород, док. Ты же знаешь.

Он качает головой, выдыхает короткий, мрачный смешок.

— Однажды этот твой голод тебя и прикончит.

— Все мы когда-нибудь сдохнем, — пожимаю плечами, взгляд уходит к омеге. — По крайней мере, я уйду по своим правилам.

Чума следует моему взгляду. Останавливается на омеге.

— По моим ты скоро уйдёшь, если тронешь её раньше, чем положено, — говорит он, голос становится каменным, сухим, ломким. Опасность, которую я увидел в нём с первой встречи. Демон узнаёт демона.

— Это ты так меня видишь? — усмехаюсь. — Думаешь, я насильник?

— Ты убийца, — отвечает он без эмоций. — Логично предположить.

— Мы все убийцы, — напоминаю ему, поднимаясь, становясь нос к носу. За все наши годы вместе мы, наверное, обменялись меньше слов, чем за эти пять минут.

— Но ты другой, — говорит он сухо, как факт.

— Да ну? — я хмыкаю, делая шаг ближе. Он не отступает. И не идёт на сближение. Держится ровно. Будто выше всех нас.