Но я молчу.

Он хмыкает, тихо, тепло, глубоко. От этого звука тепло скользит по животу. Ненавижу это.

Я стискиваю колени крепче. Я не позволю ему сбить меня голосом, взглядом, чем угодно.

— Не поддаёшься, — признаёт Тэйн. — Упрямая.

Его взгляд скользит по мне — спокойный, уверенный. И на мгновение я словно застываю, захваченная этим взглядом. Там, в глубине, есть что-то… я не знаю что, но оно зовёт.

И я ненавижу это.

Он отворачивается первым, прочищает горло.

— В любом случае, твоя новая комната готова. Чума заказал одеяла, подушки и другие вещи. Настоящие одеяла, а не эти тонкие, выстиранные тряпки.

Моргнув, я на секунду теряюсь. Он действительно серьёзен насчёт гнезда.

— Это должно помочь омегам чувствовать себя спокойнее, — поясняет он. — Дать тебе место, которое будет только твоим. Без правил, без ограничений.

Я прищуриваюсь. Ищу подвох в его словах.

Наверняка это просто очередные «угощения», чтобы я выполняла трюки. Трюки вроде покорности. Вроде раздвигания ног.

Я давно ожидала, что они просто возьмут силой, как делали бы любые другие альфы — и как делали. Но заставить меня согласиться по своей воле, кажется, часть их извращённой игры. Они не трогали меня, пока я была без сознания. По крайней мере, насколько я могу судить. Я не нашла на себе никаких следов. Ни синяков. Ни боли. Ни следов семени.

Но их непредсказуемость делает их только опаснее.

— У тебя будет свободный доступ и к общим помещениям, — продолжает Тэйн, когда я молчу. — Сможешь ходить, где хочешь. Больше никаких запертых клеток.

Я просто смотрю на него.

Он серьёзно не понимает, что именно клетка — это и есть то место, где я сейчас нахожусь? Пойманная, запертая, окружённая хищниками.

Он кажется искренним. Странным образом искренним. Наверное, он хорош в том, чтобы обманывать самого себя — уверять себя, что он не такой, как остальные ебаные альфы на этой проклятой планете.

Он пытается успокоить меня. Я слышу это.

Но единственное, на чём я могу концентрироваться, — тяжёлая металлическая удавка на моей шее. Ошейник, который заявляет, что я их собственность, как бы они ни пытались притворяться, что дают мне «свободу». И в отличие от метки на плече — этот ошейник я не могу выжечь.

Я поднимаю руку и касаюсь холодного металла, не отводя взгляда от Тэйна.

Он тяжело вздыхает, проводя рукой по растрёпанным волосам.

— Я знаю, что ошейник кажется ещё одной цепью, — произносит он, и в его голосе есть что-то, что заставляет меня поверить, что он в это верит. — Но ты должна понять, он для твоей безопасности так же, как и для нашей. Мы не можем позволить тебе сбежать и погибнуть.

Я фыркаю и бросаю в него самый презрительный взгляд. Мне нужна их защита? Смешно.

Даже если бы и нужна была — я бы никогда её не взяла.

Понимая, что ничего не добьётся сегодня, Тэйн выдыхает ещё раз и выпрямляется, снова становясь огромной, подавляющей фигурой.

— Комната готова, когда решишь туда пойти, — говорит он и разворачивается к двери. — Не хочу торопить. Подожду, пока ты сама решишь.

И вот он уходит. Дверь закрывается тихим щелчком. Я какое-то время просто смотрю на пустой металл.

Отдельная комната. Свобода передвижения — в пределах ограничений. Материалы для гнезда, чтобы я могла позволить себе… быть слабой. Чтобы позволила себе мягкость. То, чего я никогда не имела.

И всё же…

Я мотнула головой, выбрасывая предательскую мысль раньше, чем она успеет оформиться. Они пытаются усыпить мою бдительность. Вытащить наружу мою сущность омеги, сделать меня мягче. Удобнее.

Но я не собираюсь играть в их игры.

Я выпрямляю плечи, встаю с койки и иду к двери. Она скрипит, когда я открываю её, и этот звук звучит как предупреждение.

Новая комната ждёт за стеной.

Я выскальзываю в коридор, позволяя двери закрыться за мной. Дохожу до комнаты, где меня держали раньше, пока я не оказалась в инфирмарии. На мгновение останавливаюсь, затем решительно берусь за холодную ручку.

Дверь поддаётся.

Я вхожу — и замираю. Коробки. Корыта. Кашпо, переполненные тканями, мехами, перьями. Настоящие материалы для гнезда. Моё дыхание перехватывает.

Я провожу пальцами по мягким тканым пледам, шелковистым покрывалам, поражаясь богатой фактуре и насыщенным цветам. Блёстки и стразы сверкают под моим прикосновением. Это не грубый брезент и не колючая шерсть, к которой я привыкла. Не обрывок тента, под которым я ночами пряталась от дождя.

Это роскошь. Излишество.

Тёплое, тягучее желание распускается в груди, превращаясь в острый голод, пока мои пальцы скользят по мягкости и теплу. Я никогда не имела ничего подобного. Никогда.

Часть меня хочет броситься в это всё, закопаться в меха и перья, построить себе гнездо, как у самых обожаемых омег. Укрыться слоями безопасности, тепла, принадлежности.

Но я не могу.

Не имею права.

Потому что если я поддамся — игра будет проиграна. Они победят. Сломают меня лаской, роскошью, обещаниями. Превратят меня в послушную, ручную зверушку, которую можно выгуливать на поводке.

Губы скручиваются в презрительном оскале. Я — не тепличный цветок. Я — выжившая. Сделанная из костей и шрамов, не из мягкого меха.

Он может и звери, но лисицы — тоже звери. И шакалы — звери. И пустоши принадлежат не только хищникам.

Я отдёргиваю руку, разворачиваюсь, иду в дальний угол. Беру старое шерстяное одеяло и пару самых простых подушек. Складываю их в крошечное, грубое гнездо.

Такое же простое, как я.

Такое же знакомое. Безопасное, потому что честное. Без иллюзий.

Оборачиваю одеяло вокруг плеч и устраиваюсь в своём скромном маленьком гнезде. Пусть думают, что купили меня своими подарками.

Я знаю правду.

Всё, что мне нужно, — это воля продолжать бороться, продолжать выживать, как бы они ни пытались меня сломать. И этого… этого не отнять никакими мягкими пледами и пухлыми подушками.

ВИСКИ

Виски обжигает горло, оставляя за собой огненный след, когда я делаю ещё один глоток прямо из бутылки. Не то чтобы это мой любимый напиток… но уж больно символично сегодня.

Я – разбитое дерьмо.

Пьяное, жалкое, никчёмное дерьмо, сидящее на койке в изоляторе, пока Чума соизволит прийти и вправить мне, мать его, плечо обратно.

Чёртов Призрак.

Ещё минуту назад мы мирно смотрели какой-то тупой фильм про зомби, и вдруг он вспыхивает и несётся на меня, как чёрт из табакерки. Этому психу даже не нужен повод, чтобы попытаться раскидать мои кишки по стенам.

Я делаю ещё один жёсткий глоток, поморщившись от резкого вкуса.

Идея схватить его за маску и заорать, что настоящий зомби всё это время был с нами в комнате — была, мягко говоря, хуевой.

Даже будучи вдрабадан пьяным, я знаю, что лучше не дразнить именно ЭТОГО зверя.

В этот раз мне хотя бы удалось перекатиться в сторону, и он не пробил мне череп своей бревноподобной рукой. С плечом так не повезло — вывернул его, когда я рухнул на пол с такой силой, что, кажется, треснула плитка.

Вот и сижу сейчас, заливаю в себя хорошее, чтобы заглушить огненную боль, расползающуюся по всей левой стороне тела, пока жду, когда же Доктор Чёртов Лебедь снизойдёт до моего величества. На языке — горький привкус поражения вперемешку с алкоголем.

Наконец дверь тихо шипит, открываясь, и он появляется. Весь такой эффектный в своём идиотском костюме чумного доктора.

Ну прямо грёбаный театр.

Я фыркаю в бутылку и бросаю на него укоризненный взгляд из-под ресниц.

— Ну, бля, наконец-то, — бурчу, заплетающимся языком. — А я уж думал, что ты попёрся подглядывать за нашей омегой, Док.

Чума, разумеется, не отвечает. Просто подходит ближе, скользя почти бесшумно, несмотря на берцы с железными носами. Нависает надо мной, бесстрастный, как всегда, и нажимает на вывихнутое плечо пальцами в перчатке.