Я шиплю сквозь зубы — алкогольный туман отходит, пробитый белым горячим всплеском боли.

— Полегче, пернатый, — скалюсь. — Ты должен чинить, а не ломать дальше.

— Тогда не дёргайся, — отзывается Чума глубоким, вибрирующим голосом из-за маски. — Чем больше ты ёрзаешь, тем больнее будет. Тебе.

Да я, сука, ещё как буду ёрзать. Но — неожиданно — его тычки и надавливания сменяются лёгкими поглаживаниями. Я снова напрягаюсь, но спустя минуту немного расслабляюсь.

— Кто тебе этого осьминог набил? — спрашивает Чума таким тоном, словно обсуждает погоду. Он проводит пальцами по выцветшим тенётам татуировки на моём бицепсе. — Сомневаюсь, что у художника была лицензия.

Я бросаю на него взгляд.

— Один бета сделал тату-машинку из кусков железа. И нет, я не спрашивал, была ли у него ебаная “лицензия”. И вообще это не осьминог, а кракен, придурок. Он просто выцвел.

Чума негромко хмыкает.

— Если бы ты не нажирался во время набивки, пигмент держался бы лучше. И это не кракен. Это осьминог.

— Что ты блять вообще знаешь о кракенах, а? — бурчу я.

— Знаю, что они не бывают такими мелкими, чтобы держать бутылки пива, пистолеты и гранаты в своих щупальцах, — резко отвечает он. — Ты хоть раз видел океан?

Я закатываю глаза. Ну и ебаная сука.

— В фильмах видел.

Чума перемещается за мою спину, упирается одной сильной рукой в лопатки, а другой берёт меня за плечо.

— Когда-нибудь посмотрим вместе, — произносит задумчиво. — Съездим, когда войны наконец закончатся.

— Ага. Как будто это когда-нибудь случится, — фыркаю.

— Возможно, и нет.

Он наклоняется ближе. Я чувствую жар его тела даже через тонкую майку.

— Это будет больно.

Следующее мгновение — резкий рывок.

Глухой, влажный хлопок.

И я ору:

— ЧЕРТОВ МАМКИН ХУЙ!

Перед глазами пляшут чёрные точки.

Ублюдок просто отвлёк меня. Усыпил бдительность. Как всегда.

— Не будь таким ребёнком, — укоряет Чума, голос слишком спокойный для такого ахера, который он мне сейчас устроил. — Плечо на месте. Жить будешь.

Я поворачиваюсь, тяжело дыша, чтобы посмотреть ему в глаза, но сталкиваюсь лицом с этой чёртовой маской. Вблизи видно, насколько искусно она сделана — выгравированные узоры, металлический клюв, острый и хищный. Мой взгляд скользит по резким линиям, по золотым линзам, которые светятся, как глаза хищника. Его ладонь всё ещё лежит на моём бицепсе — крепко и уверенно.

— О, ну спасибо тебе, Док, — скалюсь я, стараясь вложить в слова как можно больше яда. — Да чтобы я без твоих экспертных лап делал?

Чума молчит секунду, просто сверлит меня этими чёртовыми линзами. А потом — не говоря ни слова — тянется к застёжкам на маске.

Каждый щелчок застёжек звучит оглушительно громко.

— О, не боишься, что я тебя заражу? — ядовито бросаю я.

— Не будь идиотом. Идиотизм не заразен.

Я бормочу ему "пошёл на хуй" себе под нос и делаю ещё глоток, наблюдая краем глаза, как он снимает маску. И вот — лицо.

Аристократичные черты. Резкая линия скулы с лёгкой щетиной. Полные губы, изогнувшиеся в едва заметной ухмылке, от которой хочется прописать ему по зубам.

Я сглатываю, алкоголь жжёт горло, но не гасит странного скручивания где-то в животе.

Ненавижу этого ублюдка. До дрожи.

— Вот так, — тихо произносит он. Голос без маски — глубокий, бархатистый. — Теперь лучше, правда? Теперь ты можешь смотреть мне в глаза, когда я говорю тебе, какой ты несносный засранец.

Я ощетиниваюсь, оскал кривится, слишком наигранный.

— Пошёл ты, Чума.

— Ммм, не думаю, — легко отвечает он, отложив маску. — Не в твоём состоянии.

Его взгляд опускается… ровно туда.

— Да и мы оба знаем, что в таком случае всё было бы совсем иначе.

Мой член дёргается.

Что, БЛЯДЬ? Почему я твердый?

Я же его ненавижу.

В лицо бросается жар, я ёрзаю. Конечно же, он заметил. Этот засранец замечает всё.

— Что это, по-твоему, значит, пернатый мозг? — рычу я.

Вместо ответа — его фирменный самодовольный смешок, от которого мне хочется заткнуть ему рот.

Заткнуть. НЕ — затолкать.

Какого хрена вообще творится в моей голове?

— Не смотри так шокированно, — укоряет Чума, вся та же раздражающая ухмылка на губах. — Это вполне естественная реакция. Хотя любопытно…

Он наклоняется ближе, так что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке.

— Это боль тебя так возбудила? Или что-то другое?

Я открываю рот, чтобы выдать яд, но он тихо цокает языком.

— Не нужно защищаться, Виски. В твоём… хрупком состоянии — с больным пальчиком и плечом — тебе всё равно рано или поздно понадобится чья-то помощь.

Я огрызаюсь:

— Да чтоб я подпустил тебя хоть на метр к своему члену, ты, ёбаный…

— Правда? — бросает он вызов тихим, мягким голосом.

И его рука — его, блядь, рука — оказывается на моей ноге.

Он стоит между моими коленями теперь.

Слишком близко.

ОХУЕННО близко.

Мой член дёргается снова.

Рефлекс. Просто дурацкий рефлекс.

— Ты же на взводе с тех пор, как наша омега появилась здесь, — задумчиво произносит Чума. — Больше, чем обычно. Тебя сводит с ума, что ты можешь только смотреть, но не прикасаться. Пока что.

Я сжимаю челюсть так сильно, что она готова треснуть. Но я не двигаю его руку, даже если это всё, о чём я сейчас могу думать. Я убеждаю себя, что не убираю её только потому, что это выглядело бы как уступка.

Не потому, что мне нравится.

Потому. Что. Мне. НЕ. НРАВИТСЯ.

— И что? — выплёвываю я. — Ты думаешь, ты лучше? Ты ходишь тут, строишь из себя высокомерного святого, но я видел, КАК ты на неё смотришь. Ты всё равно альфа. И именно ты проводишь целые дни в комнате рядом с её. Не надо делать вид, будто ты не сходишь с ума так же, как мы все.

Я жду, что он это отрицать будет.

Отшутится своим снобским тоном.

— Возможно, так и есть, — спокойно признаёт он.

Я хлопаю глазами. Не ждал. Совсем.

— Может, нам стоит… помочь друг другу, — размышляет он вслух, и его рука медленно скользит вверх по внутренней стороне моего бедра.

Я замираю, когда его пальцы касаются выпуклости в штанах — осторожно, почти нежно. Совсем не так, как он секунду назад вправлял мне плечо.

— Отъебись, — выдыхаю я, но слова захлёбываются, когда он сжимает мой член через ткань. Бедро дёргается само. Хуже того — мне это нравится. Он прав.

Быть взаперти в одном здании с этой омегой — с её запахом, с её телом, с её чёртовой сути — сводит с ума. Когда Тэйн впервые объявил, что у нас будет омега, я думал она снимет напряжение. Что будет… отдушина между миссиями, где ты не знаешь, вернёшься живым, мёртвым или будешь молить, чтобы тебя добили.

Она — как сирена в мягкой, тёплой коже. И теперь, когда её тело наконец набирает формы, заполняя одежду там, где раньше было только острые угловатые кости, мне становится ещё сложнее держать себя в руках.

Но вместо этого — только сплошная сладкая пытка.

И она, к тому же, меня терпеть не может.

Хотел бы я сказать, что это охлаждает меня.

Но, сука, делает только хуже.

Чума ловко расстёгивает мою пряжку, металл глухо лязгает в тишине. Я бросаю на него злой, мутный от боли взгляд, пытаясь собрать остатки своего обычного стёба, но в таком состоянии это бессмысленно. Пламя не разгорается — только дым.

— Какого хуя ты делаешь? — бурчу я. Но мы оба знаем — я не остановлю его.

— Помогаю, — спокойно отвечает Чума, стягивая ремень одним точным движением. — С твоим плечом ты сам вряд ли справишься.

— Святой Чума, защитник слабых, — усмехаюсь я, откинувшись назад.

— Я бы не называл тебя «слабым», — сухо замечает он.

— Отъебись, — огрызаюсь я. Ублюдок.

— Я о твоём достоинстве, — спокойно добавляет он. — И, к слову, лишний вес тебе идёт.

Я прищуриваюсь. Он слишком близко. Слишком наблюдателен.