Потом наступила небольшая пауза. И показалась трофейная техника. Ведущий на прицепе разбитый Pz.III с чёрным крестом. За ним — несколько перекрашенных, с красными звёздами, немецких бронетранспортеров и противотанковых пушек, замыкали шествие немецкие, но уже советские танки. Это уже вызывало не гордость, а злорадное, твёрдое удовлетворение. «Было ваше — стало наше».

И снова пауза. Напряжённая, гнетущая. Городской оркестр смолк.

С края площади показалась колонна. Стройная, серая в «мышиных гимнастерках». Пленные… Несколько сотен человек. Шли, опустив головы, понуро. Охрана из рослых, грозных бойцов шагала по бокам, неся в руках тяжелые «Мосинки» с примкнутыми штыками. Но главное было не в количестве. Их вели особым строем — с увеличенными интервалами, растягивая колонну, так что казалось, будто их тысячи. Они тянулись и тянулись, без конца, живое воплощение разгрома.

По площади прокатился гул — не крик «Ура», а глубокий, коллективный вздох ненависти и торжества. Кто-то выкрикнул ругательство, кто-то заплакал.

И когда прошёл последний пленный, на мостовую вышли дворники. Шестеро пожилых мужчин и женщин с метлами. Они встали в линию и, ритмично, как по команде, шаг — взмах метлы, шаг — взмах метлы, двинулись следом за колонной. Они не спешили, шли с достоинством. Они стирали сам след. Их движения были медленными, торжественными, ритуальными. Это был приговор. Враг прошёл — и его стёрли с лица города, как сотрут со всей советской земли.

На площади воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Даже дети замолчали. Все понимали, что они видят.

Иван стоял, сжимая кулаки. В его груди бушевало что-то тёплое и острое одновременно. Гордость, торжество, месть. И страшная, ясная мысль: всё, что он сейчас видит — этот порядок, эту силу, эту чистоту — всё висит на волоске. И этот волосок — воля сурового человека на трибуне и таких, как он, Иванов, в строю.

Парад завершился. Ветров отдал рапорт. Морозов что-то коротко сказал, кивнул. Оркестр грянул «Интернационал». Но Иван уже почти не слышал музыки.

Он смотрел на трибуну, на молодого полковника. Тот уже отвернулся, что-то говорил Орлову, указывая рукой на карту в своем планшете. Его лицо было сосредоточено, озабоченно, полковник работал. Праздник кончился. Началась работа…

А Иван понял главное. Он больше не был пленным Дороховым. Он был красноармейцем Дороховым, бойцом Белостокской крепости. И когда придёт время — а он уже чувствовал, что оно близко, — он встанет в строй не потому, что его заставят. А потому, что за его спиной останется эта чисто выметенная мостовая, запах утреннего хлеба с маслом и право быть человеком. И этого было достаточно. Больше чем достаточно.

УТРЕННЕЕ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 10 ИЮЛЯ

На всём протяжении советско-германского фронта идут ожесточённые бои. В течение 8 и 9 июля наши войска на ряде участков отражали атаки противника, нанося ему тяжёлые потери.

На Белостокском направлении. Части Красной Армии, под командованием полковника Морозова, в течение недели успешно отражали атаки превосходящих сил противника, стремившегося овладеть городом Белосток.

В результате умело организованной и стремительной наступательной операции, проведённой 7–8 июля, наши войска нанесли врагу сокрушительное поражение. В ходе боя полностью разгромлены три полка 162-й пехотной дивизии противника. Уничтожено до 6000 немецких солдат и офицеров. Остатки разбитых частей в панике бегут, враг отброшен от города.

Взято в плен свыше 1000 немецких солдат, унтер-офицеров и офицеров. Среди трофеев — знамя 437-го пехотного полка противника.

Захвачены богатые трофеи: 28 танков и самоходных орудий, 47 артиллерийских орудий разных калибров, более 100 пулемётов, склады с военным имуществом, боеприпасами и горючим. Вся захваченная техника и вооружение теперь повёрнуты против гитлеровцев.

Освобождены от немецко-фашистских оккупантов 22 населённых пункта в районе Белостока. Местное население, измученное грабежами и насилием, с ликованием встречало своих освободителей. В ходе глубокого рейда по тылам противника нашими подвижными частями уничтожено до 20 вражеских гарнизонов и опорных пунктов, обеспечивавших коммуникации противника.

9 июля в городе Белосток, полностью очищенном от врага, состоялся парад победителей. По центральной площади прошли героические защитники города, мощные танковые колонны, в том числе из захваченной у врага техники. Завершился парад проводами колонны пленных немецких солдат, наглядно показавшей всему миру результаты «непобедимости» гитлеровской армии.

Гарнизон Белостокской крепости, действуя в условиях полного окружения, демонстрирует всему миру образец доблести, стойкости и высокого воинского мастерства. Его борьба служит ярким примером для всех частей Красной Армии.

На других участках фронта идут бои разведывательного характера.

ПиСи: от авторов 47 танков преувеличение пропаганды. Посчитали вообще всю бронетехнику, даже ту, что не смогли поставить в строй, а врыли, как доты или использовали, как баррикады в защите крепости. Реально захвачено 700 пленных, но в сводках более тысячи звучит солиднее. Не всем в книге из сводок надо верить. Ибо ради пропаганды слегка преувеличивают победы.

— Давление поднимаем плавно, на 0,1 атмосферу в минуту, — голос Льва был ровным, почти монотонным, но в тишине небольшого загустелого помещения, заполненного массивной стальной конструкцией, он звучал как команда капитана на мостике корабля. — Следите за состоянием пациентов. При появлении болей в ушах или паники — немедленно стоп.

За толстым иллюминатором барокамеры «Иртыш», напоминавшей гигантскую стальную сардину, лежал человек. Тест оборудования проводился на двух добровольцах. Первый — молодой боец с почерневшей, отечной ногой, изъеденной газовой гангреной. Еще неделю назад Юдин безапелляционно требовал ампутации на уровне бедра. Второй — обугленный, покрытый струпьями танкист, чье дыхание было поверхностным и частым, как у загнанной птицы.

Инженер Крутов, стоя у пульта управления, плавно вращал маховик. Раздавался ровный, шипящий гул нагнетаемого воздуха.

— Полторы атмосферы, — доложил Крутов, сверяясь с манометром. — Держим.

Лев прильнул к стеклу. Его собственное отражение накладывалось на бледное лицо пациента. Он видел, как грудная клетка танкиста расправлялась чуть глубже, а синюшный оттенок губ постепенно сменялся менее пугающим, розоватым. Кислород под давлением начинал свою невидимую работу — подавлял анаэробные бактерии, вытесняя их из пораженных тканей, и заставлял кислород перфузироваться в обход поврежденных капилляров. Каждые 15–20 минут цикл менялся, компрессия и декомпрессия.

— Смотрите, — Лев обернулся к Юдину, стоявшему чуть поодаль, скрестив руки на груди. Его могучее тело, обычно излучавшее уверенность, сейчас выражало лишь скептическое напряжение. — Граница некроза на ноге бойца Петрухина. Вчера была здесь, — Лев провел пальцем по воздуху, как бы очерчивая линию на стекле. — Сегодня отступила на полсантиметра. Появились островки грануляций.

Юдин молча кивнул, его пронзительный взгляд не отрывался от происходящего за иллюминатором. Он был хирургом до кончиков пальцев, человеком, привыкшим решать проблемы скальпелем и силой воли. Эта стальная банка, нагнетающая воздух, была для него чем-то из области фантастики.

— 20 минут прошло, начинаем декомпрессию, — проговорил Лев, глядя на хронометр. — Плавный сброс.

— И все? — наконец произнес Юдин, его низкий, густой бас пророкотал в тесном помещении. — Никаких разрезов? Никакого дренирования? Просто… лежат и дышат?

— Именно так, Сергей Сергеевич. Мы создаем условия, при которых организм сам справляется с инфекцией и восстанавливает кровоток. Это не замена хирургии, это ее продолжение иными средствами.

Через двадцать минут, когда давление плавно сбросили и массивная дверь барокамеры с шипением отъехала в сторону, в помещение хлынул запах озона и чего-то металлического. Санитары осторожно выкатили носилки. Боец с гангреной был в сознании. Его лицо, прежде искаженное болью и страхом, теперь выражало лишь глубочайшее изумление.