— Доктор… — прошептал он, глядя на Льва. — Нога… она теплая. И не болит совсем.

Лев опустился на корточки, пальпируя стопу. Кожа, еще вчера холодная и мраморная, теперь была теплой, с проступающим розоватым оттенком. Черная кайма некроза действительно отступила, обнажая влажные, ярко-красные грануляции.

Юдин, не говоря ни слова, проделал то же самое. Его крупные, чувствительные пальцы осторожно обследовали ногу. Он молча поднял голову, его взгляд встретился со взглядом Льва. В глазах старого хирурга было нечто большее, чем просто удивление. Было неохотное, выстраданное признание.

— Ну что ж, — прохрипел он, разгибаясь. — Это не медицина, Борисов. Это какая-то инженерия, направленная прямо против смерти. Но, черт возьми… это работает.

Их диалог был прерван появлением в проеме двери Сашки. За его спиной теснилось несколько человек в утепленных гражданских пальто и форменных шинелях.

— Лев, комиссия из Наркомздрава, — коротко доложил Сашка, и по его напряженному лицу было видно, что визит не случайный.

Глава комиссии, немолодой, и крепкий мужчина с умными, быстрыми глазами, представился замначальником управления госпиталей. Он, не теряя времени, прошел к барокамере, внимательно осмотрел пациентов, изучил температурные листы, заслушал краткий отчет Льва.

— Товарищ Борисов, — перебил он на полуслове, и в его голосе звучала не критика, а деловая хватка. — Оформляйте документацию. Технические условия, методички, чертежи. Все, что нужно для запуска в серию. Мне нужно сто таких установок. Не завтра, конечно, но к концу следующего года — в ключевые госпитали, от Ленинграда до Сталинграда. Понятно?

— Понятно, — кивнул Лев, чувствуя, как привычная усталость отступает перед волной адреналина. Это был не просто успех. Это было признание стратегического значения их работы.

После ухода комиссии в помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным гудением аппаратуры. Юдин, все еще стоя у иллюминатора пустой барокамеры, медленно повернулся к Льву.

— Сто установок, — произнес он задумчиво. — Вы понимаете, что вы делаете, Борисов? Вы меняете правила игры. Раньше хирург спас жизнь, отрезав гниющее. А теперь… теперь он должен будет бороться до конца. Это увеличит нашу ответственность в разы.

— И спасет тысячи конечностей, Сергей Сергеевич, — тихо ответил Лев. — А значит, и тысяч судеб.

Следующие несколько дней прошли в лихорадочной работе по оформлению документов на «Иртыш». Лев, Крутов и примкнувший к ним инженер Невзоров допоздна засиживались в кабинете, заполняя бесконечные таблицы и составляя спецификации. Именно в разгар этой бюрократической бури Сашка снова появился на пороге, на этот раз с двумя необычными спутниками.

— Лев, встречай, — Сашка пропустил вперед двух мужчин. — Виктор Кононов и Борис Ефремов, инженеры-конструкторы, прибыли к нам по распоряжению наркомздрава.

Кононов был сухопарым, жилистым человеком с лихорадочным блеском в темных глазах. Его левая рука была ампутирована выше локтя, пустой рукав гимнастерки был аккуратно подвернут и пристегнут булавкой. Но энергия, исходившая от него, была такой плотной, что казалось, он вот-вот взлетит. Ефремов, его полная противоположность, — коренастый, спокойный, с умным, немного усталым лицом. Он тяжело опирался на костыль, его правая нога заканчивалась культей чуть ниже колена. *Не удалось найти достоверную информацию по поводу инвалидности Бориса Фёдоровича Ефремова, культя ниже колена лишь предположение*

— Мы думали, нас в какой-нибудь сарай определят, — первым нарушил молчание Кононов, его быстрый, цепкий взгляд скользнул по стеллажам с книгами, чертежным столам, заставленным приборами. — А тут… небоскреб науки. Прямо как в американских журналах.

— Места хватает, — просто сказал Лев, пожимая Ефремову руку и кивая Кононову. — Саша в общем рассказал, зачем вы здесь?

— Рассказал, — вступил Ефремов, его голос был глуховатым, но твердым. — Про протезы. Только я, если честно, не совсем понял. Обычные кожано-деревянные изделия мы и так делать умеем. Чем вы хотите удивить?

Лев отодвинул кипу бумаг и достал из ящика стола несколько листов с набросками. Это были не чертежи, а скорее концепции, идеи, облеченные в графическую форму.

— Забудьте про кожано-деревянные, — сказал он, раскладывая листы перед ними. — Вот наша цель. Во-первых, биоуправление. Протез должен считывать сигналы с уцелевших мышц культи. Не дергать за веревочки, а читать мысль, желание сжать кисть или повернуть запястье.

Кононов присвистнул, его глаза расширились.

— Фантастика, — прошептал он. — Чистейшая фантастика. Электромиография? Но аппаратура…

— Аппаратуру сделаем, — перебил Лев. — У нас тут есть умельцы. Во-вторых, модульность. — Он ткнул пальцем в другой эскиз, где протез руки был разобран на составляющие: предплечье, кисть, пальцы, разные типы захватов. — Как детский конструктор. Собрал под свою задачу — молоток, плоскогубцы, крюк для сумки. Быстросъемные соединения, по принципу байонета, как в фотоаппаратах.

Ефремов, до этого молчавший, наклонился ближе, его прагматичный взгляд оживился.

— Байонет… это интересно. Резьба неудобна, особенно одной рукой. А это… щёлк — и готово. А материалы?

— Легкость авиации плюс прочность танковой брони, — заключил Лев. — Дюраль, стальные сплавы. Никакого дерева. Вес протеза руки не должен превышать четырехсот граммов.

Кононов и Ефремов переглянулись. В глазах первого горел огонь одержимости, второй оценивал, прикидывал, взвешивал.

— Вы описываете вещи, которых нет, — наконец сказал Ефремов. — Ни в одной стране.

— Поэтому мы их и создадим, — спокойно ответил Лев. — У нас нет выбора. Тысячи парней вернутся с войны без рук и ног. Мы не можем предложить им просто палку с крюком. Мы должны вернуть им если не все, то максимум возможного.

Кононов вдруг резко встал, его пустой рукав дернулся.

— Я сам, — сказал он глухо, глядя куда-то поверх голов Льва. — Потерял руку еще в 1928, — он беспомощно дернул плечом. — Очень долго свыкался с такой жизнью, и не свыкся. Я готов собирать вашу фантастику хоть голыми зубами. Потому что она нужна. Мне, и таким, как я.

В кабинете повисло тяжелое молчание. Лев смотрел на этих двух людей, сломленных обстоятельствами, но не сломленных духом. Они были идеальными союзниками. Они понимали проблему не из учебников, а кожей, костями, отсутствующими конечностями.

— Отлично, — сказал Лев. — Саша покажет вам мастерскую, мы выделим вам помещение на седьмом этаже, рядом с отделением Валентина Николаевича Мошкова. Начнем с лаборатории биоуправления. Невзоров уже копается в усилителях.

Они вышли, и Лев остался один в кабинете. За окном медленно сгущались зимние сумерки. Он чувствовал не радость, а тяжелую, давящую ответственность. Он снова бросал вызов. Не болезни, не системе, а самой природе инвалидности. И на кону были не абстрактные жизни, а конкретные судьбы таких людей, как Кононов и Ефремов. Он мысленно представил лейтенанта Васильева, который все еще лежал в отделении ЛФК, и его собственный вопрос: «А что дальше?». Теперь у него начинал появляться ответ.

В операционной №2 царила напряженная тишина, нарушаемая лишь ровным гудением аппаратуры и сдержанными командами Льва. На столе лежал молодой лейтенант-артиллерист с пулевым ранением в живот. Пуля прошла навылет, но успела натворить бед — повредила воротную вену и левую долю печени. По божьей воли его удалось довезти на эшелоне.

— Давление падает, девяносто на пятьдесят, — тихо доложила анестезистка.

— Переливаем еще пятьсот миллилитров полиглюкина, — не отрываясь от раны, скомандовал Лев. Его пальцы, скользкие от крови, осторожно раздвигали ткани. — Зажимы Кохера, быстро.

Юдин, ассистировавший ему, молча подавал инструменты. Его могучее тело было напряжено, как струна, но движения оставались выверенными и точными.

— Вот она, — прошептал Лев, наконец обнаружив источник катастрофического кровотечения —надорванную воротную вену. Кровь хлестала пульсирующим потоком, после снятия временных швов полевого госпиталя. — Шовный материал. Шелк номер три, игла.