Операционная №2 пахла кровью и жженой плотью. Воздух был густым, влажным от дыхания хирургов и испарений с электрокоагуляторов. На столе молодой лейтенант-танкист. Осколок зенитного снаряда прошил грудную клетку, порвал легкое и застрял где-то у корня, его лишь чудом смогли доставить в Ковчег еще живым, военврачи в полевом госпитале отработали на славу. Из дренажной трубки с шипением выходил розоватый воздух.

— Заливает, — сквозь маску, хрипло констатировал Бакулев, его пальцы, все в крови, пытались зажать очередной кровоточащий сосуд. — Левое как решето, видимость нулевая.

Лев работал ассистентом, подавая инструменты и оттягивая края раны. Он чувствовал, как его собственная спина была мокрая от пота, а под маской не хватало воздуха. Они боролись уже третий час, каждый раз, когда Бакулев находил и перевязывал сосуд, из другой дыры сочилась новая струйка. Они буквально тонули в крови.

— Аспирируй! — крикнул Бакулев сестре, которая с белым от напряжения лицом пыталась управлять большим стеклянным аспиратором Потена. Хриплый булькающий звук был слабым утешением, аппарат не справлялся.

— Сергей Сергеевич, — голос Льва прозвучал неестественно спокойно в этом аду. — Нужно резать вслепую, иначе зальет.

Юдин, стоявший у изголовья и контролировавший наркоз, молча кивнул. Его глаза над маской были двумя кусками льда.

— Режь, Александр Николаевич, — его бас не повышался, но резал гул в операционной. — На ощупь, ищи осколок. А остальное потом.

Бакулев, стиснув зубы, сунул руку в грудную полость. Лицо его стало маской сосредоточения. Лев, подавая ему длинный зажим, поймал себя на мысли, что смотрит на это не как хирург 1941 года, а как Иван Горьков, для которого отсутствие нормального отсоса в операционной — нонсенс, преступление. В его памяти всплыли картинки из старых учебников: простейшие вакуумные системы из банок и трубок, электрический насос.

Операция длилась еще час. Осколок нашли, легкое частично ушили. Боец был жив, но едва. Его перевели в ОРИТ на искусственную вентиляцию с помощью ручного меха «Волна-1». Лев, скидывая пропитанные потом и кровью халат, чувствовал не победу, а унизительную, злую усталость. Они выиграли бой, но проигрывали войну с технологиями.

Он не пошел в кабинет, а прошел прямиком в инженерный цех. Пахло озоном, металлом и машинным маслом. Николай Андреевич Крутов, с закатанными по локоть рукавами и в защитных очках на лбу, паял какую-то схему.

— Николай Андреевич, — начал Лев, без предисловий. — Нужно отсасывание для операция, постоянное и мощное. Как насосом откачивают жидкость, мне нужно такое же оборудование.

Крутов опустил паяльник, снял очки. Его умные, уставшие глаза изучали Льва.

— Хм, а что, есть идея… Вакуумный насос, — сказал он через секунду. — От рентген-аппарата «Б-2». Берем две стерильные банки, соединяем трубками — одна для сбора жидкости, вторая — защитная. — Он набросал схему на обрывке бумаги. Именно ту, что уже вертелась в голове у Льва. — Но, Лев Борисович, рентгенологи взбунтуются. Аппаратов и так в обрез, очередь на снимки порой на сутки.

— Пусть бунтуют, мое решение, — голос Льва был плоским, без эмоций. — Это лучше, чем утопить пациента на операционном столе. Снимите насосы с двух резервных аппаратов, сегодня же. Я напишу приказ и скажу Сашке выбить еще несколько аппаратов.

Крутов кивнул, его лицо выражало не согласие, а понимание суровой необходимости. Жестокой арифметики войны, где один спасенный на столе сегодня, важнее двадцати своевременных диагнозов завтра.

После разговора с Крутовым, Лев вспомнил, что еще не обедал. Зайдя в просторное помещение столовой, он заметил Юдина, пьющего компот. Лев взял себе тарелку простого супа, кашу с мясом, три куска хлеба и 2 стакана компота.

— Приятного аппетита, решил сил набраться после танкиста того? — сразу заговорил Юдин, как только увидел Льва.

— Спасибо, да, голод не тетка… — отхлебывая суп, ответил Лев. — Как там больные с нашими аппаратами остеосинтеза?

— Три аппарата, это для городской клиники, Борисов, а не для фронта, который ломает людей тысячами, — Сергей Сергеевич допил из стакана компот, его рука чуть заметно дрожала от усталости. — Нужно намного больше, не менее тысячи, для нас и для других тыловых госпиталей в крупных узлах.

— Я согласен Сергей Сергеевич, — Лев потер виски. — Сашка с Артемьевым бьются, пробили заказ на заводе «Красный пролетарий». Аргумент простой: каждый аппарат — это солдат, который вернется в строй через три месяца, а не станет инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Для экономики страны это выгоднее.

— Для экономики, — Юдин усмехнулся, коротко и беззвучно. — Всегда удивлялся, как ты умудряешься говорить с этими чинушами на их языке. Деньги, статистика, трудодни… А про боль и страх как-то между делом.

— Это тот язык, который они понимают, Сергей Сергеевич. На язык боли они глухи.

— Все понятно. Давай доедай спокойно, и жду тебя в учебной. — бросил Юдин, вставая из-за стола. Лев кивнул в ответ.

Параллельно с битвой за ресурсы шла другая война — за кадры. В учебной операционной, пахнущей свежей краской и антисептиком, Лев и Юдин проводили ускоренные курсы для двадцати хирургов-травматологов, эвакуированных с западных областей.

Молодой, талантливый, но горячий хирург из Винницы, Игорь Петренко, собирал аппарат на специальном макете — деревянной «ноге» с резиновой муфтой, имитирующей кость. Его движения были резкими, неточными. Он слишком сильно закрутил ключ, и тонкая стальная спица с треском лопнула.

— Прекратить! — громовой голос Юдина заставил всех вздрогнуть. Он подошел к Петренко, его взгляд был испепеляющим. — Ты что, слесарь-монтажник на стройке? Ты хирург! Каждое твое движение должно быть как у скрипача — точным, выверенным, чутким. Ты чувствуешь сопротивление кости? Слышишь хруст? Или у тебя в пальцах деревянные чурки?

Петренко стоял, красный как рак, с обломком спицы в зажиме. Лев молча подошел, взял у него инструмент.

— Смотри, Игорь, — его голос был тихим, но его слышали все в абсолютной тишине. — Не сила нужна, а чувствительность. Ты ведешь спицу не сквозь мясо, а сквозь живую ткань. Она тебе сама подскажет путь.

Он установил новую спицу в дрель. Движения его были плавными, почти медитативными. Легкий нажим, ровное вращение. Характерный, но не грубый хруст при прохождении через «кость» макета. Он не смотрел на свои руки, он смотрел в лицо Петренко, передавая не технику, а состояние.

— После этого рентген-контроль, — скомандовал Лев, не отрывая взгляда. — Вот, — Лев протянул дрель Петренко. — Попробуй снова. И запомни: этот «велосипед», как выразился наш уважаемый парторг, не для показухи. Он для того, чтобы твой будущий пациент, боец или командир, через год танцевал на своей свадьбе. А не ковылял с палкой, проклиная тебя и твой деревянные руки.

Дни сливались в недели, работа в Ковчеге не останавливалась ни на секунду.

Октябрь окрасил Куйбышев в цвета хаки. Город, еще недавно тыловой и провинциальный, набухал от наплыва людей и машин. По мощеным улицам, подчищая первые опавшие листья, бесшумно скользили длинные, черные ЗиСы с завешанными стеклами. На вокзале, оцепленном усиленными нарядами НКВД, днем и ночью шла разгрузка спецпоездов. В воздухе витало странное чувство тревожной значимости. Куйбышев превращался в запасную столицу.

Льва вызвали в обком. Не по телефону, а через личного адъютанта, что означало высший приоритет. Лев взял свой «волшебный» чемоданчик, набитый всем чем угодно, всегда готовый для подобных случаев.

Кабинет был просторным, пахло дорогим табаком и воском для паркета. За большим столом сидел Климент Ефремович Ворошилов. Он выглядел усталым и раздраженным. Его знаменитые «усы» были слегка неуклюжими, а лицо искажала гримаса боли.

— Товарищ Борисов, — начал он, без приветствий, голос хриплый, надсадный. — У меня некогда болеть. Старый радикулит скрутил так, что не разогнуться, говорят, ты творишь чудеса. Ну, так сотвори, главное быстро.