Лев кивнул. Он видел, как Крутов, все еще бледный, но уже на ногах, улыбался какой-то шутке Невзорова. Видел, как Миша, обняв за плечи Дашу, показывал ей что-то на сложной схеме, висевшей на стене. Видел, как Сашка, отложив свой планшет, танцевал со своей Варей под гармошку, и на его лице наконец-то не было напряжения снабженца, а была просто человеческая нежность.

Это и была его армия. Нестройная, уставшая, состоящая из ученых, врачей, инженеров, санитарок и рабочих. Но это была самая сильная армия, какую он только мог себе представить.

Глубокая ночь. Гулянье давно закончилось, все разошлись по квартирам и общежитиям. Лев сидел один в своем кабинете. Перед ним лежала карта снабжения с новыми, нанесенными карандашом маршрутами, отчет Баженова о стабильности полиглюкина, докладная Сашки о том, что вопрос с пергаментом «решается на самом высоком уровне».

Он пытался работать. Выводил цифры, строил планы. Но веки наливались свинцом, буквы в отчетах расплывались. Силы, державшие его последние недели на чистом адреналине и воле, окончательно покинули его. Голова сама упала на сложенные на столе руки.

И ему приснился сон.

Не кошмар. Не взрывы, не стоны раненых, не лицо Леши. Ему снилась абсолютная, оглушающая тишина. Он стоял посреди бескрайнего поля, засыпанного снегом. Ни ветра, ни деревьев, ни пения птиц, ни гула моторов. Только белое безмолвие до самого горизонта. И эта тишина была настолько непривычной, настолько чужой и пугающей после месяцев постоянного гула, тревог и криков, что его сердце сжалось от ужаса.

Он проснулся от собственного стона. Резко выпрямился, тяжело дыша. В ушах стоял звон. За окном была все та же черная декабрьская ночь. Лишь несколько окон «Ковчега» горели внизу — дежурные отделения, ОРИТ, лаборатории, где работа не прекращалась ни на секунду.

Он провел рукой по лицу, смахнул влагу с век. Потянулся к графину, налил воды в стакан. Рука дрожала.

Потом, собрав волю в кулак, он снова взял перо. Его война продолжалась.

7 июля 1941 года, 10:47. Командный пункт ПВО, Белосток.

Капитан Игорь Семёнов, бывший командир батареи 76-мм зениток, а теперь начальник противовоздушной обороны Белостокского укрепрайона, прильнул к стереотрубе. Его мир состоял из расчерченного на сектора неба, зазубренных верхушек деревьев на горизонте и пронизывающего тишину гула вражеской авиации, доносившегося с запада. Не того привычного гула одиночных разведчиков. Это был ровный, нарастающий гул группы самолетов, что летели их убивать.

— «Кулон-один», «Кулон-два», доложите обстановку, — спокойным, будничным голосом передал он в ларингофон. «Кулоны» — двух постов визуального наблюдения, вынесенных на водонапорные башни моментально откликнулись.

В наушниках затрещал голос, сдавленный от напряжения:

— «Шкатулка», я «Кулон-один», вижу группу… Девять… десять силуэтов. Высота примерно три с половиной тысячи. Курс на Белосток. Похоже «Хейнкели-111». Западный сектор, повторяю западный сектор десять силуэтов.

— «Кулон-два», подтверждаю, вижу шесть… поправка семь «мессеров» выше них. Идут как прикрытие.

Семёнов мысленно отметил: 10 He-111, 7 Bf-109, рабочая группа, не армада, расчётливый удар. Они, видимо, решили, что пулемётчиков можно задавить бомбами с недосягаемой высоты, а «мессеры» потом пройдутся штурмовкой по уцелевшим. Стандартно и самоуверенно, обычная тактика, добить окруженцев.

— Всем постам, «Гроза-один». Цели заходят на западный сектор. Бомбардировщики — приоритет. Батареям «Орёл» и «Сокол» — ждать моего сигнала. Пулемётным расчётам — не выдавать себя, молчать. Я повторяю: не открывать огонь. Ваша цель истребители, если пойдут на снижение.

По всем телефонным линиям и радиочастотам пронеслась тихая, чёткая команда. Двести с лишним спаренных «Максимов», чьи стволы уже неделю держали немцев в страхе, затаились. Их расчёты, залегли в ячейках возле своих батарей… Гул перерос в рёв.

10:53. Первая тройка He-111, ведомая опытным обер-лейтенантом, вышла на боевой курс. Пилот видел внизу расплывчатые квадраты города, воронки от взрывов, и ничего более. Ни привычных сумасшедших перекрестий трасс, которыми встречали пикировщиков, ги сами батареи, ничего. «Русские спрятались, или у них кончились патроны», — мелькнула у него мысль.

В этот момент капитан Семёнов, следивший, как группа входит в зону одновременного поражения его тяжёлых батарей, нажал тангенту.

— «Орёл», «Сокол». По ведущим. Огонь!

С запада и востока от города, из тщательно замаскированных позиций в оврагах и ложных развалинах, ударили восемь 85-мм зенитных орудий 52-К (те самые, с эшелона) и шесть 76-мм зениток обр. 1938. Они работали будто на полигоне, ведя сосредоточенный огонь по заранее пристрелянным целям. Первые разрывы рванулись не в строю бомбардировщиков, а впереди них, создавая сплошную стену из стали и огня.

Для немецких пилотов это было как удар об стену. Их вдруг встретил адский ливень. Ведущий He-111 вздрогнул, будто споткнулся, и из его правого двигателя вырвался густой чёрный шлейф. Секунда — и весь бомбардировщик, не сбросив ни одной бомбы, клюнул носом и, разваливаясь на части, понёсся к земле, оставляя за собой жирный след дыма.

— Mein Gott! Flak! Schwere Flak*! — закричал кто-то в эфире, и стройный порядок мгновенно распался. Бомбардировщики, сбрасывая бомбы куда попало, чтобы облегчить бомболюки, начали отчаянные противо-зенитные манёвры.

Mein Gott! Flak! Schwere Flak*! — Боже мой! Зенитный! Тяжелая зенитная артиллерия! (перевод)

10:55. «Мессеры», летевшие выше, прореагировали мгновенно. Их командир, видя панику, приказал:

— Jagdstaffel*, атакуем зенитные позиции! За мной! — Немцы были кем угодно, подонками, нацистами, но трусами их назвать было нельзя и воевать они умели…

Jagdstaffel* — эскадрилья истребителей.

Семёрка Bf-109, как стая ястребов, пикировала вниз, намечая себе цели — демаскировавшие себя вспышками выстрелов батареи. Они были уверены в себе. Один заход — и русские зенитчики будут перебиты.

Они не знали, что попали в ловушку…

— Пулемётным расчётам! По истребителям! Огонь на поражение! — скомандовал Семёнов.

Земля неожиданно ожила. Сотни пулемётных стволов, до этого молчавшие, выплюнули вверх сходящиеся веера трассирующих пуль. Это была не стрельба, это был расстрел, один сплошной стальной шторм. Воздух на высотах до тысячи метров стал кипеть от свинца. Первый же «мессер», попытавшийся зайти на батарею, был прошит сразу с трёх сторон. Он закрутился волчком и врезался в поле, не успев даже выровняться. Второй, получив очередь в бензобак, вспыхнул ярким факелом.

Немецкие лётчики ошалели. Они ждали редких, неточных очередей, а их встретил сплошной, управляемый огненный ливень. Пилоты рванули ручки на себя, пытаясь выйти из этой мясорубки, но некоторым было слишком поздно они были на слишком низкой высоте. Ещё один Bf-109, пойманный в перекрёстье сразу двух установок, разлетелся в облаке взрыва на обломки.

10:58. Над полем боя воцарился хаос. Два He-111, объятые пламенем, тянули к земле. Ещё один, с оторванным крылом, падал, вращаясь. Остальные бомбардировщики, беспорядочно сбросив смертоносный груз на свои же передовые позиции (оглушительные взрывы донеслись с запада), дали полный газ и, прижимаясь к земле, удирали на запад. «Мессеры», потеряв три машины за минуту, также вышли из боя, рассыпавшись и набирая высоту.

Всего шесть минут. С момента первого выстрела до момента, когда последний немецкий самолёт скрылся за горизонтом.

11:05. Штаб обороны.

Морозов, наблюдавший за боем с того же КП, опустил бинокль. Его лицо было каменным.

— Итог? — спросил он, не оборачиваясь.

Капитан Семёнов, бледный от адреналина, но собранный, сверялся с только что поступившими донесениями.