— А теперь, — сказал Лев, стирая с доски схему, — давайте разберем два клинических случая, которые вы видели. Первый — женщина с желтухой и геморрагическим синдромом. Кто скажет, в чем была главная диагностическая ошибка на начальном этапе?

Молодой врач Григорьев, сидевший среди студентов, поднялся.

— Мы… я искал отдельное заболевание, гепатит. А нужно было искать осложнение основного — тифа. Нужно было видеть картину в целом.

— Правильно, — Лев снова кивнул. — Медицина это не сборник отдельных диагнозов. Это мозайка. И ваша задача собрать её, даже если некоторые детали кажутся лишними.

— А теперь второй случай, — Лев посмотрел на аудиторию. — Мужчина, 50 лет. Доставлен с жалобами на сильную головную боль, лихорадку, светобоязнь. Сыпи нет. Что вы предполагаете?

Студенты зашептались. Посыпались версии: менингит, грипп, энцефалит.

— Анализы показывали лейкопению, — добавил Лев. — И тромбоцитопению. И еще один факт: он уже переболел «сыпняком».

В аудитории воцарилось недоуменное молчание.

— Это болезнь Брилля-Цинссера, — спокойно сказал Лев. — Рецидив сыпного тифа, который может наступить через годы и даже десятилетия после первичного заболевания. Протекает часто атипично, без сыпи. Риккетсии все это время дремали в его лимфатических узлах. Война, стресс, истощение — и вот вам рецидив.

Аудитория взорвалась удивленными возгласами. Такого не было ни в одном учебнике.

— Вывод, — поднял руку Лев, восстанавливая тишину, — эпидемия это не только острое заболевание. Это мина замедленного действия, которая может рвануть через годы. Ваша наблюдательность и знание медицинской истории — такое же оружие, как и скальпель.

Жданов, до этого молча слушавший, заключил:

— Запомните этот урок. Врач на войне это не просто ремесленник, зашивающий раны. Это боец, сражающийся с невидимым врагом. И его оружие знание, ответственность и иногда готовность к самопожертвованию.

После занятия Лев зашел в палату к Пшеничнову, которого уже уложили обратно в постель.

— Ну как, Алексей Васильевич, как себя чувствуете? — спросил Лев, присаживаясь на стул.

— Словно меня пропустили через мясорубку, а потом собрали обратно, — усмехнулся Пшеничнов. — Но, кажется, я теперь имею стойкий иммунитет к собственному детищу. И мы получили бесценные данные о дозировке и периоде формирования иммунного ответа.

Лев положил руку на его плечо.

— Твоя жертва, Алексей Васильевич, спасет тысячи. Я это гарантирую.

Поздний июньский вечер. Лев стоял один в своем кабинете перед большой картой эпидемиологической обстановки. Красные флажки, еще неделю назад усеявшие карту, как корь, теперь поредели. Новые очаги почти не появлялись. Благодаря массовой вакцинации в эвакопунктах и на железнодорожных узлах, благодаря жестким карантинным мерам, эпидемию удалось взять под контроль.

Он подошел к окну. Закат над Волгой был кроваво-красным, торжественным и тревожным. Где-то там, на западе, гремели пушки, гибли люди. Но здесь, в тылу, в стенах «Ковчега», они выиграли еще одну битву. Битву с невидимым врагом.

«Мы победили в этой битве, — думал Лев, глядя на уходящее за горизонт солнце. — Но война с болезнями только начинается. И до победного конца еще очень, очень далеко».

Он глубоко вздохнул и потушил свет в кабинете. Завтра предстоял новый день. Новые раненые, новые болезни, новые вызовы. Но сегодня они выстояли. И в этом был крошечный, но такой важный лучик надежды.

19:15. Штаб обороны Белостока.

Тикали настенные часы. Этот мерный, назойливый звук был громче далёкой редкой канонады. Он заполнял комнату, набитую тягостным молчанием и ожиданием.

Морозов стоял у карты, но не видел её. Его взгляд был прикован к трём маленьким флажкам, обозначавшим дулаги западнее города. Он ждал, они все ждали.

Первая радиограмма пришла в шестнадцать ноль-пять. «Гроза-1. Объект „Берёза“ взят. Семена собираются. Битые яблоки грузятся в телеги». Расшифровали быстро. Первый лагерь освобождён. В штабе выдохнули. Но облегчение было коротким.

Прошёл час, второй… О втором и третьем лагерях — ничего, совершенно никаких сведений. Радист, бледный как полотно, каждые пятнадцать минут выходил в эфир на короткий сеанс. В ответ — статический шум.

— Может, связь прервалась? — глухо спросил начальник связи, капитан Лисицын, вытирая пот со лба. — Пеленгацию могли навести…

— Пеленгацию навели бы и на первую группу, — отрезал Морозов, не оборачиваясь. — Молчание — это тоже информация. Ждём.

Но напряжение росло. Подполковник Зайцев, пехотный командир, нервно прохаживался из угла в угол.

— Шесть часов на всё про всё дали, Алексей Васильевич. Уже три с лишним прошло. От одной группы весточка. Если другие попали в переплёт… Все сроки полетят. Немцы очухаются, подтянут резервы к тылам, и «Молот» сам попадёт в мясорубку. Может, уже пора думать о плане «Б»? Оборона по периметру?

— План «Б» — это пусть к поражению, Пётр Семёныч, я верю в наших парней, — спокойно, но с такой сталью в голосе, что Зайцев замер, ответил Морозов. — Пока у нас нет данных о разгроме двух оставшихся групп, мы действуем по плану «А». Танки Ветрова и люди Носова не подведут. Просто сидим и ждём. Ответил Лешка, но никто из штаба обороны города не знал, да и не мог знать, как не легко давалось Лешке это спокойствие и уверенность, что он внушал своим подчиненным…

Его лицо было маской ледяного спокойствия, но это была именно маска, он просто не имел права показывать, какая буря бушует внутри. Только пальцы, сжимавшие край стола, были белыми от напряжения. Он не показывал страха, не потому что не боялся. Потому что знал: если дрогнет он — дрогнет весь штаб, а за ним и весь гарнизон.

20:47

Радист вздрогнул, прижал ладонью наушник. Все в комнате замерли.

— Принимаю… Принимаю! «Гроза-2»! — он лихорадочно заскрипел карандашом записывая данные радиопередачи.

Шифровальщик практически выхватил у него листок, нервы людей были на пределе, он вырвал блокнот у помощника. Его пальцы летали по страницам. Тиканье часов заглушил стук собственного сердца в ушах у каждого.

— Готово! — выдохнул шифровальщик и протянул листок Морозову.

Тот прочитал про себя, и по его лицу впервые за вечер пробежала тень — не улыбки, а жёсткого, делового облегчения.

— Всем слушать, — он прочёл вслух, переводя код. — «Двадцать сорок пять. „Гроза-2“. Объект „Дуб“ взят. Задержка из-за „грибов“ на дороге. „Грибы“ выкорчеваны, но „телега“ повреждена, семена собраны. Битые яблоки — половина погружена. Движемся к „реке“. Прошу уточнить график».

Морозов посмотрел на Орлова. Тот понимающе кивнул.

— «Грибы» — это немецкий заслон. Патруль или подразделение. «Телега повреждена» — потеряли технику. БТ-7 или грузовик. Но задачу выполнили.

— И главное — связь есть, — добавил капитан Лисицын, уже не скрывая облегчения. — Значит, радиостанция цела, управление сохранили.

— Ответьте, — приказал Морозов. — «График сохраняется. Двигаться к „реке“. Ждать „Грозу-3“ ».

Напряжение спало, но не исчезло. Теперь ждали последнего, самого важного доклада. Третья группа была самой дальней, её маршрут — самым сложным.

21:30

Радист снова встрепенулся. На этот раз его лицо озарилось, будто парень получил долгожданную весточку из родного дома…

— «Гроза-3»! Сильный сигнал!

Расшифровка заняла минуты, но они показались вечностью. Морозов взял листок, и на его губы дрогнули в этот момент, почти незаметно, неуловимо, вскоре его лицо озаряла простая радостная улыбка по которой Лев узнал бы своего простого и веселого друга, того самого «Лешку», а не сурового полковника НКВД…

— Двадцать один двадцать, — зачитал он чётко, и в его голосе впервые зазвучали веселые нотки простого парня из лаборатории, друга, врача, а не «стального командира», что не знает сомнений. — «Гроза-3». Объект «Осина» и «прилегающая роща» очищены. Встретили «стадо кабанов» — это означало до батальона пехоты. «Кабаны» разбежались, часть загнаны. Потери: две «блохи» (лёгкие танки БТ-7) укушены, но идут своим ходом. «Семян» — в избытке. «Битых яблок» — много. Все колонны движутся к «реке». «Кузнечик» (Носов) докладывает: «Готовим удилища для большой рыбалки».