— Вы предлагаете мне проводить опыты на людях? — голос Льва был тихим и опасным.

— Я предлагаю вам спасти жизни тысяч советских граждан, бойцов и детей, — поправил его Громашевский. — Цена — несколько десятков жизней предателей и вредителей. Математика, как видите, проста.

— Мы врачи! — Пшеничнов вдруг выпрямился, его лицо залила краска. — Мы давали клятву «не навреди»! Какая разница, кто перед тобой — герой или предатель? У постели больного нет идеологии!

— Ошибаетесь, Алексей Васильевич, — в разговор вступил Артемьев. Его ровный, бесстрастный голос звучал зловеще. — Идеология есть всегда. И сейчас она диктует необходимость жестких решений. У системы есть… ресурсы для таких испытаний. И воля их использовать.

Лев медленно поднялся из-за стола. Он подошел вплотную к Громашевскому. Его собственное дыхание было ровным, но внутри все горело.

— Профессор, я ценю ваш опыт. Но здесь, в «Ковчеге», мы не палачи. Мы не будем ставить опыты на людях, пусть даже приговоренных. Это не медицина, это изуверство. И пока я здесь главный, этого не произойдет.

Громашевский смерил его взглядом, полным холодного презрения.

— Ваш гуманизм убьет больше людей, чем моя решимость. Вы предпочитаете, чтобы умирали невинные.

— Я предпочитаю искать другие пути! — отрезал Лев. — Совесть это не роскошь, профессор. Это основной инструмент врача. Без нее мы превращаемся в мясников, вон из моего кабинета.

Громашевский, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел. Артемьев, бросив на Льва нечитаемый взгляд, последовал за ним.

Пшеничнов остался, тяжело дыша.

— Лев Борисович… а если он прав? Если из-за наших принципов…

— Молчи, Алексей, — Лев обернулся к окну, глядя на раскинувшийся внизу город. — Не давай им сломать тебя. Не становись одним из них.

«Из нас…» — пронеслось в голове Льва, вспомнив историю с Булгаковым.

На следующий день, во время обхода одного из эвакопунктов, куда Пшеничнов лично отправился, чтобы организовать карантинные мероприятия, он почувствовал резкую слабость и головную боль. К вечеру температура поднялась до сорока. Его срочно доставили в изолятор «Ковчега» с диагнозом: сыпной тиф.

Лежа в отдельной палате, в бреду и жару, он потребовал к себе Льва и своих заместителей.

— Испытывайте… на мне, — выдохнул он, когда Лев склонился над ним. — Я… первый доброволец. Все данные… тщательно фиксируйте. Если умру… так тому и быть. Но если выживу… мы получим бесценные клинические данные. Быстрее, чем на ком бы то ни было.

Лев сжал его горячую руку. Он хотел возражать, но видел в его глазах не только жар болезни, но и стальную решимость. Это был его выбор и его жертва.

— Хорошо, Алексей, — тихо сказал Лев. — Мы будем испытывать на тебе. Но это не отменяет антибиотико- и симптоматическую терапию!

Лев стоял над койкой Пшеничнова, изучая температурный лист. Кривая, достигнув своего пика на пятый день болезни, начала медленное, но неуклонное снижение. Сам Алексей Васильевич был слаб, как ребенок, но в его глазах горел уже не бред, а ясный, острый интерес исследователя.

— Температура 38.2, — хрипло проговорил он, пытаясь приподняться на локте. — Сознание полностью ясное. Сыпь начинает бледнеть. Лев Борисович, данные… Фиксируйте… На седьмой день после заражения начало спада. Осложнений со стороны ЦНС не наблюдается…

— Лежи, Алексей, — Лев аккуратно поправил подушку за его спиной. — Все данные твои ассистенты снимают по часам. Ты дал нам больше, чем могла бы дать любая лабораторная мышь. Теперь твоя задача выжить.

— Вакцина… — упрямо прошептал Пшеничнов. — Она работает?

— Предварительные результаты твоего случая, в сочетании с данными доклинических испытаний, показывают эффективность на уровне прогноза в 70–75 процентов, — голос Льва был ровным, но в нем слышалась давно забытая нота надежды. — Это достаточно для запуска в ограниченное производство, я уже отдал распоряжение.

Пока Пшеничнов боролся с болезнью, его заместители, под руководством Льва, днем и ночью обрабатывали данные. И теперь, с карт-бланшем, механизмы закрутились с невероятной скоростью.

Кабинет Льва снова стал штабом, но на сей раз штабом наступления.

— Артемьев! — Лев бросил трубку телефона, связывавшего его с Москвой. — Я только что пробил решение через Наркомздрав. Немедленно находим свободные мощности на биохимическом комбинате! Все остальное — твоя задача.

Майор Артемьев, исчезнув на несколько часов, вернулся с новостью, что часть цехов фармзавода №2 уже перепрофилируется под его личным контролем.

— Ермольева! — Лев уже стоял в лаборатории антибиотиков на 8 этаже. — Мне нужна ваша помощь с технологией глубинного культивирования, хотя бы консультация.

Зинаида Виссарионовна, не отрываясь от микроскопа, кивнула.

— К вечеру направлю к Пшеничнову двух своих лучших технологов. Они знают, как выжать из нашего оборудования максимум.

— Сашка! — Лев почти столкнулся с ним в коридоре у лифта. — Снабежние! Флаконы, пробки, иглы, спирт! Я не знаю, как, но к завтрашнему утру все должно быть!

Сашка, с своим вечным планшетом, лишь тяжело вздохнул и потер переносицу.

— Иглы есть, спирт есть, а вот стеклянные флаконы катастрофа. Но… есть идея. Использовать ампулы от новокаина, их хоть отбавляй.

Уже через сорок восемь часов первый цех биокомбината, заставленный допотопными автоклавами и линией для розлива, выдал первую опытную партию — 500 доз поливакцины. Технолог, заправлявший процессом, с гордостью доложил Льву:

— Лев Борисович, если ничего не сломается, можем выдавать до десяти тысяч доз в сутки! Это при условии, что сырья хватит.

Лев взял в руки один из крошечных флаконов. Жидкость внутри была прозрачной, почти невесомой. А в ней надежда на спасение тысяч жизней.

— Хорошо, — он поставил флакон обратно на стол. — Начинаем немедленную вакцинацию персонала «Ковчега», всех сотрудников эвакопунктов и железнодорожных узлов. Первые партии на фронт, в части, где зафиксированы вспышки.

Он вышел из цеха. Воздух был густой, пропитанный запахом дрожжей и спирта. Но для Лява он пах победой. Еще одной, маленькой, вырванной у смерти в ее же владениях.

Учебная аудитория на 15 этаже была забита до отказа. Студенты сидели на скамьях, стояли вдоль стен, толпились в проходах. Напротив них, за столом, сидели Лев, Жданов и — к всеобщему удивлению — бледный, исхудавший, но живой Пшеничнов, пришедший на свое первое занятие после болезни.

Жданов открыл занятие, представив эпидемию сыпного тифа как «грандиозный природный эксперимент».

— Вы стали свидетелями не просто вспышки заболевания, — его голос звучал лекционно-размеренно, — вы увидели, как система здравоохранения, доведенная до предела, может мобилизоваться и дать отпор. Это — высшая школа медицины.

Затем слово взял Лев. Он подошел к большой доске, на которой мелом были схематично нарисованы этапы развития эпидемии.

— Забудьте на время о патогенезе и циклах развития риккетсий, — начал он. — Давайте разберем эту ситуацию как управленческую задачу. Первый этап: идентификация угрозы. Что мы сделали неправильно?

Студент с пробором, уже без прежней самоуверенности, поднял руку.

— Не распознали угрозу на этапе приемного отделения, приняли тиф за отравление.

— Верно, — кивнул Лев. — Ошибка на самом нижнем уровне. Цена — несколько часов потерянного времени и десятки новых контактов. Второй этап: локализация. Что спасло ситуацию?

Студентка с косами ответила без колебаний:

— Жесткое разделение потоков и немедленный карантин. И… личный пример. Когда профессор Пшеничнов… — она смущенно взглянула на того, — добровольно пошел на заражение.

Пшеничнов слабо улыбнулся.

— Это был не героизм, а отчаяние, — поправил он. — И единственный в тех условиях способ получить данные быстро.

Лев продолжил, разбирая этап за этапом: организация карантина, битва за ресурсы, этическая дилемма, прорыв в производстве вакцины.