— Виноградов, терапия.

— Коллеги, мы так увлеклись фронтом, что можем потерять тыл. — Его голос был тихим, но его слушали все. — У сотрудников — дисвитаминозы, обострения язв, гипертонические кризы. Люди не доедают, не досыпают, работают на измор. Это бомба замедленного действия. Нужна программа укрепления здоровья самих медиков.

— Жданов, наука.

— Предлагаю создать единый научный совет. Координировать исследования, убирать дублирование. Чтобы Баженов не синтезировал то, что уже есть у Ермольевой, а Аничков не изобретал велосипед, который уже придумал Простаков.

Лев резюмировал, принимая решения на ходу.

— Баженов, список по реактивам Сашке, он пробивает через Артемьева. Ермольева, пишите заявку на лаборанток, утвержу. Сашка, вагоны — твоя головная боль, подключай Громова, ссылайся на приказ Ставки №… — он назвал номер. — Юдин, по шовным материалам… есть идея по шелку, займемся. Углов, сформируй график, Катя поможет. Виноградов, готовь программу, выделим пайки, организуем обязательные осмотры. Жданов, совет — отличная идея, ты во главе.

Он был дирижером, и оркестр, хоть и уставший, и фальшивящий на некоторых инструментах, играл. Скрежетал, стонал, но играл.

Триумф, маленький и тихий, случился через неделю. В ОРИТ поступил боец с закрытой черепно-мозговой травмой. Сотрясение, вроде бы ничего серьезного. Сознание ясное, жалоб нет.

Лев принес в отделение свой «эхолот». Прибор, обмотанный изолентой, с торчащими проводами и деревянной прищепкой вместо датчика, вызывал у медперсонала скорее недоумение, чем восторг.

— Новый аппарат, — коротко пояснил Лев, закрепляя датчик на пальце бойца. — Будем смотреть глубже.

Невзоров, стоя рядом, щелкнул переключателем. Стрелка гальванометра дрогнула и замерла на отметке.

— Восемьдесят пять, — тихо сказал Лев, смотря на шкалу. — Сатурация восемьдесят пять, у него скрытая гипоксия.

Неговский, подошедший к койке, скептически хмыкнул.

— Лев Борисович, клиника не соответствует. Парень в сознании, розовый, дышит сам.

— Прибор показывает иначе, Владимир Александрович, — мягко, но настойчиво парировал Лев. — Давайте проверим. Усилим оксигенотерапию.

Неговский, пожимая плечами, согласился. Через час непрерывной подачи кислорода Невзоров снова снял показания. Стрелка медленно, но неуклонно поползла вверх. До восьмидесяти восьми, девяноста. Боец субъективно отметил, что «в голове прояснилось».

Это была не громкая победа. Это было тихое, техническое подтверждение. Прибор не просто работал. Он увидел то, что было скрыто от самых опытных глаз.

Неговский, глядя на стрелку, медленно кивнул.

— Я рад, что у нас появилось такое чудо техники. Нужно собрать на каждую койку интенсивной терапии! Срочно!

Лев повернулся к Сашке, который как раз зашел в отделение.

— Сань, готовь бумаги на опытную партию в десять штук. Высший приоритет. Этот аппарат назовет «пульсоксиметр».

Сашка, одним взглядом оценив ситуацию, лишь кивнул и достал свой вечный планшет.

— Будет сделано.

Он пришел домой далеко за полночь. В квартире пахло хлебом и чем-то домашним, уютным. Катя сидела на диване, при свете лампы зашивая Андрюше варежку. Сын давно спал.

Лев молча разделся, подошел и сел рядом, положив голову ей на колени. Он чувствовал, как дрожат ее руки. Она не сказала ни слова, просто отложила шитье и принялась медленно, нежно проводить пальцами по его вискам, по его волосам.

Он закрыл глаза. В тишине слышалось лишь потрескивание фитиля лампы и его собственное неровное дыхание.

— Я сегодня снова видел, как на меня смотрят, — прошептал он, уткнувшись лицом в складки ее платья. — Зедгенидзе, Углов, Виноградов… Они ждут, что я буду всегда знать ответ. Что я буду всегда прав. А я иногда не знаю, Катя. Я просто делаю следующий шаг. Как будто наощупь в кромешной темноте.

Ее пальцы продолжали свой мягкий, успокаивающий массаж.

— А они и не догадываются, — так же тихо ответила она. — И не должны. Это твоя война, Лев. И ты ее выигрываешь. По одному проценту сатурации, по одному спасенному бойцу, по одному новому прибору.

Они сидели так долго, в тишине, которую не нарушал даже отдаленный гул города. И в этой тишине, в ее прикосновении, он черпал силы для нового дня. Для следующего шага. Его «Ковчег» больше не был просто плавучим госпиталем, отбивающимся от волн. Он стал научной крепостью, и ее гарнизон, пополненный новыми силами, был готов к долгой осаде.

Снег за окнами «Ковчега» больше не был монолитной белой стеной. Он осел, потемнел, с него капало, обнажая грязные проталины и унылую, промокшую землю. Весенняя распутица парализовала дороги, но внутри шестнадцатиэтажной крепости на берегу Волги кипела работа, не знавшая сезонов. Война приучила к одному — время не ждет. И Лев Борисов, стоя у большой карты фронтов в своем кабинете, чувствовал это острее всех. Первые успехи — пульсоксиметр, налаживающаяся работа новых отделений — были не поводом для передышки, а трамплином для нового, более мощного рывка. Время обороны действительно прошло. Наступал черед планомерного научного наступления.

За столом в кабинете Льва собралось ядро — его штаб, его «команда-семья». Воздух был густ от запаха махорки, крепкого чая и того неуловимого запаха концентрации, который витал над всеми совещаниями, от которых зависели жизни.

— Об успехах доложу кратко, — начал Лев, не садясь, опираясь ладонями о стол. — Пульсоксиметр работает. Невзоров с Крутовым доводят опытную партию. Новые кадры встраиваются в работу. Смертность в ОРИТ за февраль снизилась на три процента, это хорошо.

Он сделал паузу, дав цифрам усвоиться. Все ждали продолжения, и оно последовало незамедлительно.

— Но это тактика, оборона. Мы латаем дыры, которые пробивает война. Пора выходить на оперативный простор. Пора создавать то, чего у врага нет и не будет. Время точечных реакций прошло, переходим к системным решениям.

Он обвел взглядом собравшихся, и его взгляд упал первым на Баженова. Химик, несмотря на усталость, смотрел на Льва с готовностью охотничьей собаки, учуявшей дичь.

— Михаил Анатольевич, твой димедрол это палка о двух концах. Спасает от аллергии, но клонит в сон. На фронте и в цеху это смерти подобно. Нужны препараты нового поколения. Более избирательные, с меньшей сонливостью, а в идеале с новыми, дополнительными свойствами.

Лев подошел к доске, смахнул с нее остатки прошлых формул и быстрыми, четкими движениями мелка нарисовал две структурные формулы.

— Вот ваши новые цели. Первая — проще. Производное фенотиазина, Прометазин. Ключ у этого атома серы. Второй — сложнее. Структура дибензоциклогептена, Ципрогептадин. — Лев постучал мелом по доске. — Первый даст нам мощный седативный и противорвотный эффект. Второй, если получится, должен обладать выраженным противозудным действием. Для ожоговых, для кожных проявлений. Это приоритет высшего уровня.

Баженов, не отрываясь, смотрел на формулы, его пальцы непроизвольно шевелились, будто перебирая невидимые колбы. Он что-то бормотал себе под нос, кивал.

— Понял. Фенотиазиновый ряд… мы начинали наброски. А вот это… — он свистнул, глядя на ципрогептадин, — это шедевр и вызов, попробуем. Сразу предупреждаю, со второй штукой могут быть проблемы. Реактивов не хватает на элементарное, а тут…

— Реактивы проблема Сашки, — парировал Лев, переводя взгляд на Пшеничнова. — Алексей Васильевич, ваш фронт — невидимый, но от этого не менее смертоносный. Эпидемии. Наша поливакцина НИИСИ хороша, но нужно больше. Нужно сделать ее эффективнее, стабильнее, добиться максимального иммунного ответа от одной, максимум двух инъекций. Холера, тиф, паратифы, дизентерия, столбняк — одним уколом. Это спасет тысячи жизней не только на фронте, но и в эвакуированных лагерях, в тылу. И вторая задача — живая туляремийная вакцина. Работы Гайского-Эльберта нужно подхватить и усилить. Мышиная лихорадка может выкосить окопы не хуже пулемета.