Крутов, наблюдавший за экспериментом, утирая пот со лба грязной ветошью, покачал головой.

— Чертова чертовщина какая-то. По свету… заглядывать внутрь человека. Ни за что бы не поверил.

Лев не слышал их. Он смотрел на примитивный, уродливый, опутанный проводами прибор, и видел будущее. Он видел мониторы в ОРИТ, видел цифры на экранах, видел спасенные жизни, которые раньше ускользали сквозь пальцы. Это была всего лишь первая, робкая строка в новом протоколе. Но за ней должна была последовать целая книга.

Актовый зал на шестнадцатом этаже был полон. Собрались все начальники отделов, заведующие лабораториями, ведущие хирурги. Воздух был густым от табачного дыма и напряжения предстоящего разговора. Лев стоял у большой карты снабжения, приколоченной к стене, и его взгляд скользнул по собравшимся. Юдин с Бакулевым о чем-то тихо спорили в углу. Ермольева, строгая и собранная, просматривала свои бумаги. Жданов, откинувшись на стуле, смотрел в окно на заснеженную Волгу.

— Товарищи, — начал Лев, и в зале мгновенно наступила тишина. — Мы пережили первую военную зиму. Самую тяжелую. Мы работали на пределе и сверх предела. Но теперь мы должны не просто выживать, мы должны усиливаться. И первое усиление это кадры.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание.

— С огромным трудом, мы смогли вырвать из блокадного Ленинграда выдающихся специалистов. Товарищи, приветствуйте Георгия Артемьевича Зедгенидзе. С сегодняшнего дня он возглавляет все направление рентгенологии и диагностики в нашем институте.

Из-за стола поднялся сухощавый, подтянутый мужчина с умными, внимательными глазами. В зале раздались сдержанные, но доброжелательные аплодисменты. Все понимали, что значит «вырвать из блокадного Ленинграда». Это была награда сама по себе.

— Его первым заместителем и правой рукой станет Самуил Аронович Рейнберг, — продолжил Лев. — А над тем, чтобы наша, с позволения сказать, аппаратура не разваливалась и хоть что-то показывала, будет колдовать лучший «рентген-техник» страны, человек, способный заставить работать даже груду металлолома — Вениамин Аронович Цукерман.

В зале прошел одобрительный гул, имена были известны. Это был высочайший уровень.

— И это не все, — Лев повернулся к другому концу стола. — Отделение экстренной хирургии — наш передний край — с сегодняшнего дня принимает под свое командование Федор Григорьевич Углов. Его принцип, как мне известно, — «нет безнадежных ранений, есть недостаток мастерства и упорства». Уверен, его упорства нам всем хватит с лихвой.

Углов, молодой, с жестким, волевым лицом, кивнул, не улыбаясь. Его принимали сдержанно — молод, не так неизвестен. Но Лев видел в нем ту самую сталь, которая была нужна сейчас. И знал о его подвигах в блокадном Ленинграде из исторических хроник.

— И наконец, — Лев указал на пожилого, спокойного человека с умным, усталым лицом. — Наше терапевтическое отделение, фундамент всей нашей работы, принимает Владимир Никитич Виноградов. Он научит нас видеть болезнь не только в ране, но и во всем организме. Что, как мне кажется, нам всем давно пора вспомнить.

Виноградов мягко улыбнулся в ответ на аплодисменты. Его авторитет был непререкаем, и его появление все восприняли с облегчением.

Лев наблюдал за реакцией. Юдин изучающе разглядывал новичков, особенно Углова. Бакулев что-то шептал Ермольевой. Команда усиливалась, но вместе с новыми силами приходили и новые амбиции, новые характеры. Здоровая конкуренция была на руку делу, но требовала от него, Льва, еще более ювелирной работы дирижера.

После собрания Лев пригласил к себе в кабинет рентгенологов. Зедгенидзе, Рейнберг и Цукерман вошли, осматриваясь. Кабинет был в меру обустроен: карта, доска, стол, пара кресел, графин с водой.

— Прошу, присаживайтесь, — Лев указал на стулья. — Как дорога? Как Ленинград?

Разговор был тяжелым. Зедгенидзе, сухо и без эмоций, рассказывал о бомбежках, об обстрелах, о работе в подвале, о том, как умирали пациенты. Рейнберг молча кивал, Цукерман хмуро смотрел в пол. Лев был рад, что смог предотвратить ужасающий голод в блокадном городе.

— Мы вас вытащили не только для того, чтобы чинить старые аппараты, — Лев плавно перевел тему, когда пауза затянулась. — Я хочу поговорить о будущем. О том, какой должна быть диагностика завтра.

Он подошел к небольшой классной доске, висевшей на стене.

— Георгий Артемьевич, вот представьте… если мы будем делать не просто один снимок, а множество, с разных углов. Десятки, сотни. А потом… возьмем вычислительную машину, или хотя бы группу математиков с логарифмическими линейками, и сложим эти снимки вместе. Но не просто в кучу, а так, чтобы построить… послойное изображение органа. Срез. Как если бы мы резали тело тонким ножом и фотографировали каждый слой. Как томограф… теоретически это возможно?

Зедгенидзе замер, его глаза расширились. Он смотрел на доску, словно видел там призрак.

— Послойно?.. — он медленно протер очки. — Это… фантастика. Но… математически, в принципе… да, возможно. Формулы существуют, Рауля никто не отменял. Но, Лев Борисович, счетных мощностей таких нет. Это годы расчетов на один снимок!

— Я понимаю, — кивнул Лев. — Но сама идея? Она рабочая?

— Рабочая… — Зедгенидзе все еще не мог прийти в себя. — Да, слабо говоря, что рабочая.

Тогда Лев повернулся к Цукерману.

— Вениамин Аронович, а если пойти с другой стороны? Оставить рентген. Представьте мощное магнитное поле. Очень мощное. Тело человека состоит из воды, а значит, из атомов водорода. Ядра водорода… их можно представить как маленькие магнитики. Если их «раскачать» этим полем, а потом слушать, как они «звенят», возвращаясь на место… По этому «звуку», этой частоте, можно ли построить карту? Карту плотности тех самых водородов? По сути, карту внутренних органов? Без всякого облучения.

В кабинете повисла гробовая тишина. Цукерман смотрел на Льва так, будто тот только что предложил полететь на Луну на самоваре. Он поправил очки, несколько раз открыл и закрыл рот.

— Магнитное поле… Ядерный магнитный резонанс? — наконец выдохнул он. — Лев Борисович, это… это уже из области ядерной физики, это Капица, это Ландау! Это же… — он замолкал, подбирая слова. — Это безумие. И… и гениальность одновременно. Как идея… она существует. В теории. Но реализация… — он развел руками. — Над этим надо думать. Очень долго думать.

Ученые ушли из кабинета возбужденные, ошеломленные, унося с собой семена идей, которые должны были прорасти через десятилетия. Лев остался один. Он не ожидал, что они построят КТ или МРТ в ближайший год. Но он дал им направление. Задел на будущее, которое однажды станет настоящим.

Следующее общее собрание через неделю было оперативным и жестким. Лев вел его, как полевой командир, выслушивая донесения с передовой.

— Достижения, проблемы, Предложения, — очертил он формат. — Кратко.

Первым слово взял Баженов.

— Полиглюкин стабилен, выходим на плановые объемы. Но для нового антибиотика, нужен парафин высокой очистки и толуол, их нет. Без этого у нас стопор.

— Ермольева.

— «Левомицетин» стабильно показывает феноменальную активность против тифозных и дизентерийных палочек. Но скрининг штаммов — ручная работа. Мне нужно еще пять лаборанток, или мы теряем темп. Опытные партии заканчиваются, нужно думать о массовом производстве.

— Морозов, как снабжение?

— С пергаментом для порошка вопрос решен, — он отстучал карандашом по столу. — Дали наряд заводу. Но теперь встал вопрос с железнодорожными вагонами. Приоритет у танков и снарядов, наши грузы стоят на тупиках.

— Юдин, хирургия.

— Аппараты Борисова-Юдина работают без осечек. Возвращаем в строй тех, кого раньше списали бы в инвалиды. Но! — он ударил кулаком по столу. — Качество шовного материала — говно! Простите мой французский. Кишки рвутся, как гнилые нитки! Предлагаю срочно искать замену, хоть конский волос!

— Углов, экстренная хирургия.

— Людей не хватает. Бригады работают на износ, люди падают с ног. Сутками не выходят из операционной, нужна срочная ротация, вторые и третьи смены. Иначе скоро оперировать будет некому.