Леша посмотрел на капитана-зенитчика. Тот понял без слов. Его лицо озарилось.

Пока штаб кипел работой, Леша вызвал к себе свой сводный отряд. Двадцать девять человек (число увеличилось по дороге и присоединению беглецов-одиночек), что пришли с ним, стояли перед майором НКВД готовые выполнить приказ.

— Сержант, — обратился он к старшему пограничнику. — Вы и ваши люди — костяк комендантского взвода. Задача — навести порядок в городе. Пресекать мародерство, панику, возвращать в строй отступающих одиночек. Вооружайтесь на складах. Лейтенант Волков, вы — мой связной.

Через час его «комендантский взвод», уже вооруженный винтовками и двумя ручными пулеметами Дегтярева, приступил к патрулированию улиц. Это была капля в море хаоса. Но это был первый шаг. Первый кирпич в стене обороны города, которую он, майор Морозов, собирался возвести на пути врага. У него не было дивизии. Но у него был приказ в собственной голове и воля, чтобы его отдать другим. И этого на первых порах было достаточно.

Вокруг закипела жизнь, приходящего в себя города, набитого разношерстными войсками, как бочка селедкой. Изначальный хаос начал отступать, превращаться в упорядоченную сосредоточенную работу армии. Леша не знал и не мог знать, но он занялся крайне важным делом. Дело в том, что в Белостоке и его окрестностях, что в будущем назовут белостокский котел имелось огромное число армейских складов в том числе НЗ, которые по приказу Павлова не открывали, берегли на «черный день», когда он уже стоял на пороге. Только шестой мехкорпус имел более тысячи танков. Да далеко не все из них были новейшие Т-34 и КВ-1, хватало и стареньких Т-26, были и легкие, но маневренные БТ-7, встречались плавучие Т-38 идеальные для десантных или разведывательных операций, а не для слома обороны противника. Примерно 5–10% этих машин осталось в парках из-за поломок или технического обслуживания. Были рембаты внутри города, что могли за пару дней привести грозные машины в боевое состояние. Были и склады в том числе с НЗ, которое строго-настрого было запрещено трогать и запчасти нужные для советских танков, как впрочем и сами танки,что по итогу достались Вермахту в виде трофеев. Они закрасили звезды и намалевали кресты вполне успешно использовали советскую технику против советских войск. Много это или мало 5–10%? Безумно мало от состава мехкорпуса, но с учетом, что танков было 1044 единицы в "автопарках стояло 52–104 танка.

Далее скучный текст с цифрами для заклепочников, но показывающий откуда, что берется у Леши…

4-я танковая дивизия 43 танка КВ-1, 20 танков КВ-2, 160 танков Т-34, 58 танков Т-28, 71 танк БТ-7, 26 танков БТ-7М, 42 танка Т-26, ХТ (химический танк, часто на базе Т-26, вооружение огнемет брать ДОТы врага) 30 машин! Это только по танкам и только одной дивизии. ФАИ (легкобронированные автомобили) 16 единиц, БА-10 54 единицы, БА-10 так-то на секундочку Броне Автомобиль с пушкой при грамотном применении очень грозное оружие. БА-20 было 25 единиц, но вместо пушки стояли пулеметы.

Итого даже на примере одной танковой дивизии имеющей 450 танков и 95 бронемашин можно представить, что по танкам и бронемашинам вокруг города у Леши. Причем кто не служил в армии, пока нет войны, да и война не отменяет обслуживание и поломки техники. Короче в обычных мирных условиях часть танков дивизии всегда на ремонте, а часть на техническом обслуживании и не может вступить в бой. Если это не экономический кризис и прямо развал армии таких машин будет 7–12% и страдать в первую очередь будут новинки вроде Т-34 и КВ-1. На них еще не умеют ездить и их больше всего в момент перевооружения приходит в войска вот на примере 4-й танковой дивизии. В наличие новейших танков КВ-1, КВ-2 и Т-34 223 единицы почти 50% «автопарка». И 227 машин «старого парка». Да старые машины активно эксплуатировались, но парадокс армейской машины управления в чем? На старые танки охотнее выдают запчасти, ибо Т-26 уже заменяют, как и БТ-7, нужно использовать «ремкомплекты» и затем списать танки по замене. А вот на новые Т-34 и КВ запчасти получить сложнее.

Такое же по ПВО и орудиям, много хранилось на складах развертывания, новое в смазке. Подразумевалось на случай войны и мобилизации это ПВО и артиллерия будет передана новым дивизиям и частям. Итого даже если Леша Морозов соберет все вооружения, технику, боеприпасы, стрелковое оружие, форму, продукты (для примера крупа, армейская тушенка) свезет в единое место и польет горючкой со складов ГСМ и просто сожжет, он уже поменяет историю. Эти вещи не достанутся трофеями Вермахту, что серьезно усложнит задачи поставленные перед войсками ЕС. Потому как бы не разбазаривал ресурсы складов майор НКВД Морозов при обороне все на пользу, а если еще кого-то из немцев убьют, сожгут танк или собьют самолет вообще замечательно…

Июльское небо над Куйбышевом налилось свинцовой тяжестью, и в палатах «Ковчега» стало душно, несмотря на распахнутые окна. Воздух был невообразимым коктейлем из запахов антисептиков, свежей крови и пота. Лев Борисов, завершая поздний обход, чувствовал эту тяжесть не только в легких. Она давила на плечи, заставляя спину оставаться прямой лишь усилием воли.

Его война не была митингом с пламенными речами. Она состояла из вот этих бесконечных коридоров, из тихого стона за очередной дверью, из взглядов, которые встречали его в палатах. Взгляд раненого с начинающимся сепсисом — лихорадочный, блестящий, полный немого вопроса. И взгляд другого, того, что в углу палаты №312, который смотрел в потолок, не моргая, словно душа его уже отбыла в иные края, оставив тело доживать свой срок на больничной койке.

«Тысячеярдовый взгляд», — вспомнил Лев термин из будущего, которого еще не существовало. Контузия, военный невроз и пустота. Снаряд калечил тело, но убивал часто то, что не видел скальпель: психику, волю, саму жизнь в человеке. С этим нельзя было воевать только ножом и антисептиком, нужен был новый арсенал. Нужно было углубляться. Глубже ткани, глубже клетки, до самой души.

Он вернулся в свой кабинет на шестнадцатом этаже. На столе громоздились папки с отчетами, чертежи новых аппаратов, сводки с фронтов. Он отодвинул их в сторону, достал чистый лист бумаги и начал набрасывать идеи. Не гениальные озарения, а сухие, тактические задачи для следующего мозгового штурма. Порошок для ран, быстрый анальгетик, протокол для пустых глаз. Это был его способ не сойти с ума — превращать боль и отчаяние в конкретные, решаемые проблемы.

Утренняя планерка началась ровно в семь. В кабинете, пропахшем махоркой и крепким чаем, собрались те, кто должен был эти проблемы решать. Лев, Катя, Миша Баженов с красными от бессонницы глазами, фармаколог Сергей Викторович Аничков, невозмутимый и четкий, как швейцарские часы, и Груня Ефимовна Сухарева, чье умное, строгое лицо казалось островком спокойствия в этом хаосе.

— Коллеги, — начал Лев без преамбул, кладя на стол небольшой холщовый мешочек. Он развязал его и высыпал на голый столешник горсть темной, влажной земли. — Это не просто грязь. Это наш главный тактический противник. В этой грязи живут клостридии, стафилококк, стрептококк и еще много патогенов. Они летят на осколках, попадают в раны с обрывками одежды. Системные антибиотики это хорошо, но это артиллерия дальнего боя. Нам нужны штыки для ближнего боя.

Он посмотрел на Баженова.

— Миша, гипотеза такова: нам нужен порошок. Мелкодисперсный, на основе норсульфазола и стрептомицина, для присыпания ран на самом первом этапе, на пункте первой помощи. Твоя задача разработать стабильную формулу, которая не собьется в комки, и технологию фасовки. В идеале в герметичные пакетики из пергамента. Чтобы санитар мог порвать его зубами и использовать одной рукой.

Баженов нахмурился, его пальцы нервно постукивали по столу.

— Пергаментная бумага… Найти бы еще этот пергамент в нужных объемах, хотя это дело Сашки. Стойкость… Тальк в качестве инертного наполнителя можно попробовать. Но чистота… Чистота синтеза под угрозой, Лев. Мы же не в стерильных условиях будем это фасовать.