Она произнесла это так спокойно, будто директору светило условное наказание или максимум пара лет колонии общего режима. Я, конечно, разумом понимал, что в Империи и вообще в этом условно средневековом диком мире за такое именно так и наказывают, но всё равно внутри что‑то кольнуло. Только вчера я ругался с этим человеком, а завтра ему голову отрубят. Косвенно из‑за меня. Как‑то от этого стало не по себе, хоть я и понимал, что директор – преступник, и он знал, чем рискует, когда воровал в таких объёмах. А ещё он был конченым мудаком, и не раз доказал это за недолгое время нашего с ним общения.

– Что с тобой? – спросила Тина, заметив, на моём лице отражение моих эмоций. – Что‑то не так?

– Всё нормально, – отмахнулся я. – Просто показалось… несколько странным, что я всего лишь хотел поставить директора в неловкое положение перед отцом Фраллена, а по итогу этого всего ему отрубят голову.

– Голову ему отрубят за воровство, – поправила меня Тина. – И это всё равно бы рано или поздно вылезло наружу. Просто благодаря тебе я смогла это раскрыть сейчас. И, как я уже говорила, я тебе за это очень благодарна. И лично, и как представитель Имперского департамента по казне и налогам. Ты не представляешь, как сильно ты мне помог. Я билась здесь два месяца… и уже почти смирилась с тем, что вернусь в столицу, как и предыдущие комиссии – ни с чем. Но ты меня спас. И это… очень для меня важно.

И судя по её тону, это действительно было очень важно для Тины. Видимо, были какие‑то свои причины, по которым она должна была распутать это дело.

– Верю, что важно, – сказал я. – И очень рад, что смог тебе помочь.

– Я твоя должница, Ари, и это не пустые слова. И ещё…

Тина прервалась на полуслове. Казалось, она тщательно подбирает нужные слова, чтобы сказать что‑то важное. В итоге она сказала, точнее, даже не сказала, а выдохнула:

– И спасибо тебе за то, что сел тогда ко мне в экипаж. И… за всё остальное.

– Вот за это меня благодарить точно не стоит, – улыбнулся я. – Это я должен быть благодарен тому, что такая волшебная и роскошная женщина уделила мне столько внимания и нежности.

Тина улыбнулась – тихо, почти незаметно, но в этой улыбке снова чувствовалась та же грусть, что утром. Я смотрел на неё и понимал, что разговор наш подошёл к концу, сейчас мы расстанемся, и, возможно, уже никогда больше не увидимся.

Так получилось, что у нас не осталось тех двух ночей, которыми мы хотели завершить наш короткий, но яркий роман. Было обидно, очень обидно, но ни я, ни она ничего не могли с этим поделать. Так получилось. Такое вот странное у нас вышло прощание.

И чего уж греха таить, мне дико не хотелось расставаться. Ведь передо мной опять была моя Тина. Стопроцентно моя. Не уверенная в себе столичная дама, не наследница влиятельного рода Морисаль, не грозная проверяющая, которая вычислила и арестовала казнокрада, а та, другая – невероятно нежная, до безумия чувственная, та, которую нужно беречь, а не ранить, та, которой нельзя делать больно…

Но я понимал, что сейчас сделаю. Признаться, я бы лучше ещё раз вышел один на один против краснокожего из разлома, чем вот это вот всё. Даже без помощи Хранта бы вышел. Но… выходить надо было не против чудища, а из этого кабинета.

Я поднялся. Она тоже встала, и какое‑то время мы просто молча стояли и смотрели друг на друга. Между нами был только стол, и казалось, что именно он и держит нас от шагов, которые мы не имели права сделать. Которые очень хотелось сделать, но разумом я понимал: главное было – не сорваться, не подойти, не обнять, не прижать к себе, не поцеловать Тину на прощание. Это было бы слишком больно – в первую очередь ей.

С почти нечеловеческим усилием, которого хватило бы на мощнейшее заклятие, я вытолкнул из груди слова, что резанули меня самого:

– Прощай, Тина.

Я даже голос свой не узнал, он показался мне каким‑то сухим, чужим – словно это Ферон или Хрант сделали за меня то, что я никак не мог сделать сам.

– Прощай, Ари.

Она ответила шёпотом, даже тише – одним лишь движением губ, словно боялась услышать то, что говорит. Ни упрёка, ни ещё одной попытки удержать меня – только два слова и искреннее сожаление в глазах, от которых я не мог отвести взгляда.

Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга. Время словно остановилось. А потом в её глазах появился слабый блеск, едва уловимый. Слеза. Тина резко отвернулась. Очень быстро, будто боялась, что я успею увидеть больше чем нужно.

А я пошёл к двери, чувствуя, что каждый шаг делаю против собственной воли. Не так я себе представлял наше прощание, не так. Но другого не получилось.

Днём ранее…

Директор академии сидел за столом у себя в кабинете и заметно подрагивал, практически трясся, но не от страха, а от той нервной лихорадки, которая накрывает человека, когда он понимает, что почва уходит у него из‑под ног слишком быстро. Лицо его налилось тяжёлой краснотой, левый глаз дёргался, на лбу выступил пот, а пальцы судорожно теребили края подлокотников. Напротив директора сидел барон Фраллен, и его буквально разрывало от негодования.

– Вам дорого обойдётся этот поступок! – прорычал барон. – Фраллены не прощают такого унижения! И такого удара в спину!

Директор от такого напора вздрогнул всем телом и дрожащим голосом пробормотал:

– Не было никакого удара в спину… не было…

– Был! – взорвался Фраллен, ударил ладонью по подлокотнику своего кресла и взревел так, что задребезжали окна и стеклянные дверцы шкафов: – Вы специально поставили против моего сына наиболее сильного соперника!

– Нет, нет… – директор выставил вперёд дрожащие ладони, будто заслоняясь от гнева собеседника. – Я не специально…

– Лжёте! – рявкнул барон. – Дарис сказал мне, что специально! И я склонен верить сыну больше, чем вам!

Директор обмяк, выдохнул, будто сдаваясь, и признался:

– Да, да… это так, это я поставил их в пару, но я не знал, что Оливар настолько сильнее Дариса.

Барон подался вперёд, глаза его буквально сверкнули злобой, и он почти прокричал:

– Как выяснилось, половина академии знает, что этот ваш Оливар дежурит у разломов! И что он получил от Императора орден «Защитнику Империи»! А вы – директор, и не знали?

– Я… я ничего подобного не знал, клянусь… – пробормотал хозяин кабинета.

– Тогда вы не директор, а пустое место, раз ничего не знаете о своих курсантах, – холодно, отчеканивая каждое слово, произнёс барон.

– Простите… я действительно недосмотрел… но это впервые… никогда такого не было.

– Если бы я был директором, и один из моих курсантов получил такую награду от Императора, я бы собрал всю академию и объявил об этом, чтобы все знали, чтобы восхищались, чтобы гордились. А вы даже не знаете, кто у вас учится. Чем вы вообще здесь занимаетесь?

– Я руковожу академией, и не первый год, – снова начал оправдываться директор. – И такое недоразумение произошло впервые.

– Недоразумение⁈ – взорвался барон. – Недоразумение – это когда в дипломе оценку перепутали! Или два поединка на одно время поставили! А то, что сделали вы – это провокация! Прямая и оскорбительная. Вы сделали моего сына посмешищем перед всей академией. Вы унизили в его лице весь род Фралленов!

– Клянусь, я сделал это не со зла, а по глупости. Просто вы же сами просили убрать из академии курсанта, с которым у Дариса вышел конфликт.

– Я не знал, что это лучший курсант вашей академии! Надо было нормально объяснить мне ситуацию, а не подставлять моего сына! Если бы у вас хватило смелости и ума мне всё рассказать, ничего бы этого не случилось. Но вы предпочли действовать самостоятельно, глупо и опасно! Вы подставили моего сына и не смейте говорить, что сделали это из благих намерений!

– Я… я исправлю… – пролепетал директор.

– Исправите?

Барон перекосился от ярости, будто это «исправлю» причинило ему физическую боль.