Можно подумать, я какая-то привереда с завышенными ожиданиями. Но только переступив порог комнаты, поняла, почему муж вообще отпустил эту фразу.

— Вещи твои занесу, — буркнул он мне в спину, и я услышала его удаляющиеся шаги, но даже головы не повернула.

А не повернула исключительно потому что рассматривала внутреннее убранство спальни. Спальни, которая отделывалась явно под меня. Моё любимое сочетание цветов, обитая пастельной рогожкой мебель, напольный ковёр нежно-кофейного цвета. Занавеси из бежевой органзы. А ещё целая стена, превращённая в стеллаж с книжным полками.

Я смотрела на всё это и пыталась сообразить — это какая-то изощрённая шутка или… или что это ещё такое?

До того момента, как шаги Добровольского снова послышались на лестнице, я худо-бедно сумела взять себя в руки и даже облечь своё недоумение в словесную форму.

— Зачем это всё? — я обвела рукой комнату и уставилась на мужа немигающим взглядом.

Добровольский с мрачным видом осмотрелся и вкатил мой чемодан через порог, сам же его не стал перешагивать, будто ему было категорически запрещено это делать.

— Что значит, зачем?

— Ты так упражняешься в изобретательности или что-то пытаешься мне доказать?

Добровольского моя реакция, кажется, не на шутку разозлила. И хотя я понимала, что мы с ним далеки от образа адекватных собеседников, не ожидала, что его моя реакция настолько взбесит.

— Я, кажется, уже сказал, — процедил он. — Если не нравится, можешь перебираться в соседнюю спальню. Там всё сделано без издевательств.

— А с чего это тебя так злит мой вопрос?

— С того, что он вообще здесь ни к чему. Я попросил сделать всё так, чтобы тебе удобно было тут куковать. Не нравится — я тебя тут не держу!

— Я оскорбила тебя в лучших чувствах? — воткнула я шпильку поглубже. — Ты искренне пытался сделать моё пребывание тут менее депрессивным, а я не оценила твоих искренних усилий?

Добровольский выпустил пар из ноздрей, развернулся и потопал прочь, так ничего и не ответив.

Я вздохнула и отвернулась:

— Замечательный у меня намечается отпуск…

— Дня через два завершим, — голос его главного юриста звучал более чем уверенно, если только его не искажала телефонная связь. — Я вам позже ещё отпишусь. Но в целом всё готово. Ждём только вашей отмашки.

Ну что же, два дня он, конечно же, перетерпит. Он и куда дольше перетерпел бы, если бы не обнаружилось, что Дарья не собирается принимать своё время здесь за отдых. И уж тем более не видит его как приятный отдых.

А значит, надеяться даже на тень примирения смысла нет никакого. Да она наверняка и не думает, что у него есть такие планы. Заяви он ей, и супруга его на смех поднимет. И это ещё в лучшем случае. Наверное, стоило присматривать за воротами. Он не стал бы исключать и радикального проявления протеста — вот решит его мятежная жена, что зря согласилась уезжать в эту глушь, и отправится восвояси.

При этом, зная Дарью, он не стал бы отрицать и того, что она просто соберёт вещички и отправится отсюда своим ходом. Требовать от него вернуть её в город не будет. Она наверняка уже тысячу раз пожалела о том, что попросила у него помощи. Хотя он ведь не стал распинаться о том, что сама бы она точно не справилась. Куда ей тягаться с влиянием Соколова и его методами убеждения.

Но она не спрашивала. А он с этой информацией к ней не лез. Чтобы не принялась воображать, будто он хвастается перед ней своим достижением.

— Отзвонись, когда всё будет закончено, — распорядился он и отключился.

Мелькнувшая в голове идея на несколько мгновений поглотила всё его внимание, но стоило поразмышлять над ней, как она уже перестала казаться ему такой уж привлекательной. Она буквально пестрела изъянами, но отговорить себя не получалось.

Промаявшись так какое-то время, он плюнул на голос метавшегося из угла в угол разума и, сграбастав телефон, отправился во двор. Он не желал, чтобы Дарья намеренно или случайно подслушала его разговор. Не хватало перед ней ещё больше позориться.

— Э-э-э-э… — голос дочери в трубке звучал крайне растерянно.

Ну да, такого вступления от отца она ожидала бы в самую последнюю очередь.

— А что-нибудь посодержательнее сможешь мне выдать?

— Я, если честно, затрудняюсь даже понять, с чего ты решил, что я смогу хоть чем-то помочь…

— Ну, не прибедняйся, — проворчал Добровольский. — В конце концов ты с матерью сейчас нормально общаешься.

— Ну так это совсем ещё не гарантия, что я смогу как-то повлиять на ситуацию, совсем не гарантия. Особенно учитывая то, как между вами всё…

— …хреново, — закончил он за неё. — Ты мне тут ничего нового не сообщила. Я потому и звоню тебе, что всё хреново. И даже ещё хреновее.

— А такое разве возможно? — пробормотала Вероника.

— Представь себе. Я думал, мы переберёмся сюда, и она как-то… я не знаю, смягчится.

— С чего бы? — фыркнула дочь. — Па, ты ей, конечно, помог, но получается, что не по доброте душевной, а в обмен на ответную услугу.

— Да она же тоже в этом заинтересована! — он не смог сдержать возмущения тем, что дочь не понимала элементарных вещей. — Если бы я её сюда не перевёз, то её бы так и продолжили дёргать. И приюту покоя не дали бы, и мне бы продолжали мозг выносить! Я вообще не понимаю, почему вам нужно это разжёвывать!

— Да не в целесообразности твоего манёвра дело, — устало возразила ему на это дочь. — А в том, что ты в который раз проявил свой авторитет и продемонстрировал силу. И чего ты ждал? Что мама без лишних слов согласится и будет терпеливо дожидаться твоих адвокатов? Как будто развод — это какое-то увеселительное мероприятие, которое предвкушаешь.

— Да не хочу я с ней разводиться, — выдал он и только когда вслух произнёс эту фразу, понял, что она верна на все сто.

Каким бы странным, неожиданным или непоследовательным это решение ни казалось всем, кто его окружал, только он знал его причины. У него было достаточно времени, чтобы пожить с Дарьей в разлуке и понять, что её в его жизни действительно не хватает. Они с ней так давно были в браке, что он привык воспринимать свою семейную жизнь как нечто должное. И лишь когда потерял эту связь, понял, что именно эти отношения и были самыми важными в его жизни, потому что их отсутствие чувствовалось — и чувствовалось слишком болезненно, слишком остро.

Расставание с Маргаритой на этом фоне терялось как нечто до того незначительное, что сейчас Добровольский пытался сообразить, на хрена вообще с ней шашни водил.

Всё теперь казалось незначительным по сравнению с тем, что он собственными руками развалил жизнь, которая сейчас казалась бесценной. Возможно, ещё и потому, что он ни за какие деньги не сможет купит себе то, что чувствовал к Дарье и детям.

И почему мы начинаем по-настоящему ценить настолько важные вещи лишь когда их теряем? Почему люди настолько глупы?..

— В смысле?.. — Вероника явно обалдела от такого поворота. — Я не пойму, это ирония какая-то или…

— Да какая, к чёрту, ирония? — рыкнул Добровольский. — Думаешь, я бы башку себе забивал плохим настроением твоей матери и названивал бы тебе? Я понять не могу, что вообще нужно делать, чтобы… чтобы хоть что-то исправить!

— Ох… — выдохнула Вероника. — Как по мне, тут что-то сделать уже…

Конец её фразы заглушил крик, от которого Добровольский вздрогнул всем телом.

— Перезвоню, — бросил дочери и обернулся.

Из дверей дома к нему мчалась переполошенная Дарья.

— Что стряслось?..

— Отвези меня! — скомандовала она.

Её голос дрожал, а на лице — ни кровинки.

— Даш, что…

— Приют горит! — рявкнула она. — Кто-то поджёг наш приют!

— Твою-то мать, — выругался Добровольский и сорвался с места.

Я была настолько растеряна и перепугана, что не смогла бы точно определить, что скрывалось за этой фразой. То ли досада на меня и мои проблемы, то ли удивление, то ли всё вместе, что скорее всего.