Кто знает. Может, она уже успела с ним за его услуги и расплатиться.

Почему-то от одной только мысли об этом у него как-то нехорошо стеснилось в самой середине груди. Будто туда кто-то сунул кулак.

— Так эта проверка связана с той анонимной жалобой или… как?

Почему-то начать задавать вопросы по делу, минуя дальнейшие ироничные выпады, показалось ему очень естественным, даже слишком естественным ходом.

Твою мать, они оставались на одной волне. Даже спустя все эти ссоры и отсутствие каких-либо перспектив хотя бы для номинального примирения. Это происходило как-то само собой. Будто между ними существовало невидимое энергетическое поле, и они одинаково резонировали с ним, легко считывая состояния и чувства друг друга.

Бред, конечно, но он не мог отмахнуться от этой странной идеи.

— Если отмести все мои предположения и теории, то никак. Ну, то есть никакими фактически подтверждениями я не располагаю, но… сам понимаешь.

— А что за проверка?

Дарья снова вздохнула.

— Там… пёстрая компания. И общественники, и ветеринарная, и прокурорские потом подтянулись.

— Слушай, ну а чего тебе переживать? С документацией же вроде бы всё в полном порядке.

И он это говорил, потому что знал — это правда. Последнюю проверку приют проходил, когда они ещё не были в ссоре. Дарья охотно делилась с ним последними новостями, и он знал, что у них всё в порядке.

— Как выяснилось, это уже не так и важно. У нас магическим образом обнаружилось сразу несколько нарушений. И проверяющие стоят на своём.

Добровольский нахмурился.

— Погоди, погоди… Ты хочешь сказать, это не проверка-проверка, а кто-то её на вас натравил?

— Думаешь, я бы в любом другом случае тебе позвонила? — горько спросила жена. — Да, это совершено точно атака на нас. На меня. С расчётом на то, что я лишилась…

Она осеклась, подыскивая нужное слово.

— Кто-то исключительно недальновидный посчитал, что ты лишилась моего протектората? — предложил он ей дипломатичный вариант.

Почему-то он не думал, что именно сейчас она решит придираться к его словам.

— Исключительно недальновидный? — усмехнулась Дарья. — Что же тут исключительно недальновидного? Мы разводимся, Добровольский. И совершенно естественно, что никаких дел друг с другом иметь не собираемся.

— Не припомню, чтобы я нечто подобное тебе заявлял. Даш…

— Не называй меня так. Это звучит лицемерно, — устало проговорила она. — Мне и так немалых усилий стоило решиться на это звонок. Если бы была хоть какая-нибудь достойная альтернатива…

— Вот видишь я даже сейчас могу быть тебе очень полезен, — сыронизировал он безо всякой злобы. — Так у кого-то появилась идея навредить приюту? Пытаюсь понять причины такого поступка.

— Причину не нужно искать. Мне кажется, я её знаю. И почти наверняка знаю имя того, кто решил меня таким образом наказать.

— Наказать? — Добровольскому совершено не понравилось это слово.

Какому непроходимому дебилу могло прийти в голову наказывать его жену? Это кто там, твою-то мать, такой непобедимый-бессмертный?

— Даже странно… Я думала, ты сразу догадаешься. Хотя… вероятно, тебе не все детали известны.

— Кто это, Дарья? — потребовал он.

— Соколов, — со вздохом ответила она. — Я считаю, что это дело рук Соколова.

— Да ты шу-у-утишь, — протянул он, не сумев скрыть своего удовольствия.

Но удовольствия вовсе не оттого, что его почти бывшая жена оказалась в такой непростой ситуации, а от того, что он таки оказался прав, а она его не послушала. И он сказал ей, что прав. А она всё равно не послушала!

И это при том, что Дарья прекрасно знала — в этом смысле он почти никогда не ошибался. Не принимал ожидаемое за действительное и не врал.

И вот почему эта мудрая, здравомыслящая женщина позволяла себе промахнуться? Неужели её ненависть к нему до сих пор настолько сильна, что она готова была наплевать на собственное благополучие? А главное, на благополучие своего обожаемого приюта.

— Ты готова? — предупредил он.

И Дарья в который раз подтвердила, что они до сих пор на одной волне. Что бы между ними, твою-то мать, ни происходило, они безошибочно ловили и без особого труда считывали настроения и мысли друг друга.

— Добровольский, как это мелочно… — вздохнула она.

— Я задал вопрос, Дарья.

— Готова.

И он с нескрываемым наслаждением вопросил:

— А что я тебе говорил? Что я говорил?

— Всё? Теперь ты доволен?

— Вполне. И для протокола, мне искренне жаль, что я оказался прав.

— Не верю.

— Дарья, не заставляй меня разочаровывать в твоей проницательности. Ты знаешь, что я в таких вещах разбираюсь. И дело тут даже не в моём чутье. Я располагал информацией, сложил два и два. Это несложно. Но главное, я тебя предупредил.

— Ты много о чём меня предупреждал, — отозвалась она, но без запала. — И предупреждал в первую очередь потому, что эти странные хороводы вокруг приюта могли навредить тебе.

— Навредить — громкое слово. Они могли доставить неприятные неудобства. А я не люблю отвлекаться на всякие досадные мелочи.

— Да, можешь мне это не объяснять. Я в курсе, что твоё эго давно вышло из берегов.

— И поэтому ты мне звонишь, чтобы напомнить об этом.

Дарья замолчала, и ему показалось, что ещё буквально полслова — и она просто положит трубку. И правильно сделает. Его начало заносить. С ней его всегда заносило. С Дарьей он действовал, говорил и вёл себя так, будто кто-то его на это подзуживал.

И теперь он, кажется, даже понимал, кто именно. Прошлое. Так он себя вёл, когда они познакомились. Почему? Из боязни? Из боязни, что в ином другом случае его эта женщина не заметит. Ему и при куда меньших усилиях могли заметить — и замечали — все остальные, но не она. Она всегда требовала от него большего. Рядом с ней он чувствовал необходимость соответствовать, заслужить.

Твою-то мать… Откуда всё это? Зачем ему именно сейчас все эти откровения? Откуда они полезли. А главное, на хрена?

— Послушай, я знал, — он бросил свой прежний тон и сейчас говорил совершенно серьёзно. — Я знал, что Соколов выжмет из ситуации всё, что только сумеет. И тут не нужно смотреть на его высокий статус и воображать будто он выше того, чтобы использовать грязные методы. Поверь, он их использует, если будет уверен, что они принесут ему если и не материальную выгоду, то моральную.

И он хмыкнул:

— Хотя слово «моральный» это вообще не про него.

Помолчал и добавил.

— Хочешь, прочту твои мысли? Ты думаешь, что и не про меня.

— Я ненавижу твою проницательность, — устало отозвалась она. — Терпеть её не могу. Но ты, наверное, можешь представить, в каком я положении, раз к тебе обратилась.

— Хуже, чем в безвыходном, — кивнул Добровольский. — Поэтому и говорю, что мне жаль. А ещё мне жаль, что звонок мне ты считаешь своим личным позором.

— Куда большим позором для меня стало бы то, что я назло тебе последовала бы твоему совету.

— Какому именно?

— Возложила бы на него надежды и пустила в свою постель. Хотя… может, хоть там он меня не разочаровал бы.

Добровольский скрипнул зубами.

— Неудачная шутка.

— Так это не шутка, Добровольский. Ты думаешь, я после развода с тобой уйду в монастырь?

— Я думаю, тебе стоит вспомнить, для чего ты мне позвонила. Тебе ведь помощь моя нужна. Или я что-то неправильно понял?

Дарья немного помолчала, а потом тихо созналась:

— Мне больше не к кому обратиться. Ни о какой справедливости речи сейчас не идёт. Они намерены нас потопить. Они этого и не пытаются скрыть.

— Опасно с такой лёгкостью верить в собственное бессмертие и неприкосновенность, — протянул Добровольский. — У вас ведь есть их контактные данные?

— Есть. Они вроде как и не собирались прятаться.

— Вот и отлично. Отдадим должное их смелости и самоуверенности. Это сильно облегчает работу.