И готова ли я рисковать своей карьерой?

Черт возьми, неужели все это того стоит?

Этот мой план неэтичен и коварен. Во-первых, я даже не лицензированный детектив. И хотя Марк сказал, что мы больше ничего не можем сделать по этому делу, он не давал мне разрешения преследовать кого-либо из свидетелей. Если я пойду вопреки его воли, это может испортить не только наши рабочие отношения, но и личные. Более того, из-за этого меня могут уволить. Но, с другой стороны, это может значить все для мужчины, которого я люблю, так что если не доведу дело до конца, придется ли мне потом сожалеть? И если да, то смогу ли я с этим жить?

Голова идет кругом от вопросов, но в глубине души я уже знаю, что есть только один выход. Я собираюсь последовать зову сердца и проведу собственное расследование в отношении Шанталь «ШД» Доусон. И даже если Дерек не испытывает ко мне тех же чувств, что и я к нему, по крайней мере, буду спать спокойнее, зная, что сделала все возможное, чтобы доказать свою преданность и оправдать себя тем, что я в этом деле надолго. Может, я и не окажусь в его объятиях и в его сердце, но, черт возьми, я люблю его опасную сторону так же, как и красивого бизнесмена и властного любовника, и я не сдамся, не приложив всех усилий.

С этим я могу смириться.

Борясь со всевозможными эмоциями и дюжиной тревожных сигналов в голове — предательство по отношению к семье, к работе, к здравомыслию, — выхожу из машины и направляюсь к входной двери, только чтобы встретиться с дымчато-карими глазами и пристальным взглядом Дерека Киннарда.

Молчание словно нож по сердцу, когда он смотрит на меня с глубокой печалью, от которой в моих глазах вспыхивают эмоции, а голос срывается на извинения и рыдания. А потом я оказываюсь там, где хочу и должна быть. В его объятиях, дрожащая, взволнованная, с его губами, прижавшимися к моей голове, и кончиками пальцев, ласкающими мою поясницу. Как будто эта война, которая велась внутри меня годами, наконец-то достигла предела и завершилась, а все мои силы иссякли.

— Я пытался отпустить тебя, — говорит он и в его голосе слышится страдание. — Я никогда не хотел, чтобы все это случилось, малышка. Господи, помоги мне, я бы хотел знать, как бросить тебя. Но ты, блядь, уничтожаешь меня, — он сжимает мой подбородок и смотрит мне в глаза так пристально, что во мне разгорается желание. — Я хочу сделать твою жизнь проще, дать тебе все, о чем ты когда-либо мечтала, и избавить тебя от любых сомнений и трудностей.

Что-то мелькает в выражении его лица, а затем исчезает так же быстро, как и появилось.

— Раньше вокруг Далтона летали бабочки. Монархи, — мрачно добавляет он. — Это было самое ужасное, но каждый раз, когда мы были на свежем воздухе, особенно у бассейна, они просто появлялись. Разумеется, мы с младшим братом всегда ругали его за то, что их привлекало обильное количество геля в его волосах, а не мамины лаванда и жимолость. Как ни странно, но когда Далтон умер, бабочки, казалось, просто улетели вместе с ним. Они так и не вернулись. Удивительно, но сегодня я увидел одну прямо перед своей входной дверью. Считай меня сумасшедшим, но мне показалось, что она была там не просто так.

Дерек гладит меня по щекам, и я даже не замечаю, как соленые слезы текут по губам, пока он не вытирает их.

— Не знаю, почему я почувствовал необходимость сказать тебе это. Но, Господи, — добавляет, прерывисто дыша, — я просто хочу поделиться с тобой всем.

Меня пробирает дрожь, и чувствую, что мне нужно проплакать долгий час. Я так устала от одиночества и притворства. Мне нужна жизнь, дом и кто-то, с кем можно проводить время. Я хочу близости, нежных занятий любовью, но, Боже, помоги мне, я также хочу чего-то более грубого и требовательного. Я хочу всего этого с Дереком, даже зная, кто он такой и что сделал.

На самом деле все просто. Я хочу Дерека. Хорошего, плохого и беззаконного.

Вздрагиваю от звука открывающейся двери квартиры, он целует меня в макушку и протягивает ладонь.

— Дай мне ключ, малышка.

Протягиваю брелок Kinnard, в глазах у меня стоят слезы, а сердце бешено колотится в груди. Как только он открывает дверь, я включаю все освещение в комнате, а он смотрит на меня с неуверенностью во взгляде.

— Думаю, у нас обоих есть секреты, — пожимаю плечами. — Я такая с подросткового возраста. С-с тех пор как... — никто не знает о том дне. Ни мама. Ни даже Кери. И никто из них не понимает, что никтофобия, от которой страдаю, вызвана не уходом отца. Впервые я хочу и нуждаюсь в том, чтобы рассказать кому-то об этом.

— Господи, Кинли, — Дерек снова притягивает меня к своей груди, гладя меня по спине, а между нами повисает неловкая тишина, пока она не сменяется длинной чередой неразборчивой птичьей болтовни. Смотрю на Ангуса, его перья распушились, когда он раскачивается на качающемся мостике лестницы, затем снова на Дерека.

— Птица? — в глазах Дерека мелькает веселье.

— Не просто птица, а чрезвычайно сквернословящий какаду, который, в основном благодаря моей сестре, считает себя человеком и ругается как матрос. Это Ангус.

— Ну, здравствуй, Ангус. И, возможно, мне нравится твоя сестра.

Вот так мы вдвоем устраиваемся на диване, веселые, расслабленные, разговариваем о птицах, музыке и о том, как я убедила Кери, что в нашем шкафу живут ведьмы.

— Расскажи мне о страхе темноты, малышка. Он возник из-за того, что ты боялась шкафа?

Замираю на несколько секунд, чертовски желая, чтобы у меня не было этой проблемы. Это унизительно. Но причина, стоящая за этим, еще более унизительна. В то время как часть меня хочет согласиться с тем, что это было вызвано чем-то таким глупым, как детские убеждения о ведьмах в шкафу, другая часть не хочет сдерживаться. Я не хочу скрывать, кто я и какие трагедии произошли в моей жизни. Больше не хочу. Не с ним.

— Я расскажу тебе об этом. Обещаю. Только не сейчас.

На долю секунды кажется, будто он собирается возразить, но вместо этого протягивает мне руку, и я беру ее.

— Скажи мне, когда будешь готова. А сейчас, ты голодна? Я могу заказать еду. А еще лучше мы могли бы пойти в какое-нибудь хорошее место.

— Я не очень голодна, но могу приготовить тебе что-нибудь. Если, конечно, ты сможешь переварить разогретый пирог с мясом или, скорее всего, обгоревшую пиццу.

Дерек отпускает мою руку, приподнимая мой подбородок, и целует в кончик носа, его глаза наполнены нежностью, которой раньше не замечала.

— Я бы съел с тобой замороженную пиццу в любой день, малышка.

Пожимаю плечами и улыбаюсь: — Имею в виду, я уверена, что ты привык к изысканному ризотто с крабами, идеально выдержанной говядине и тому подобному. Но я всего лишь девушка из бедной части города, которая питается полуфабрикатами, дешевой едой навынос или яичницей-болтуньей, когда мне хочется побаловать себя.

Проведя рукой по моему подбородку, он пронзает меня взглядом: — Как и с твоей теорией об особняках, шикарных Lambo и наемных работниках, ты ошибаешься. Я всего лишь обычный человек, который ест обычную еду и, по случайному совпадению, готовит чертовски вкусное ризотто, когда мне хочется побаловать себя.

— Ты совсем не обычный.

— Не делай этого, Кинли.

— Чего? Не дразнить тебя тем, что ты богатый магнат? Состоятельный человек? — ослепительно улыбаюсь и встаю с дивана, но прежде чем успеваю направиться на кухню, крепкие руки разворачивают меня, а темные, властные глаза вглядываются в мои с отнюдь не веселым выражением.

— Не говори этим вечером о деньгах, — приказывает он сильным и властным тоном.

— Тогда о чем же, Дерек? — спрашиваю, чувствуя, как меня охватывает неуверенность. — Ты угрожал задушить меня. Твой лучший друг пытался манипулировать мной. И вот уже несколько недель от тебя нет ни слова. Почему бы мне не предположить, что это не просто интрижка, чтобы вытрахать меня из твоей системы?

— Интрижка, чтобы вытрахать тебя из системы? Ты так думаешь?