— Выпьем за тех, кого нет с нами.

Заткнув уши наушниками, слушаю Five Finger Death Punch и пью, пью и пью еще, пока веки не тяжелеют, а действие алкоголя, смешанное с полным психическим истощением, наконец, не погружает меня в дремоту.

Далтон наигрывает на гитаре песню Стиви Рэя Вогана.

— Ты когда-нибудь задумывался о своей сексуальной ориентации? Или о том являются ли мысли в твоей голове такими, какими их задумал Бог, или ты просто ебанутый?

— Нет. Я ни в чем не сомневаюсь, Далтон. И знаю, что ты ебанутый.

Подушка летит через всю комнату и ударяет меня по лицу. Несколько минут мы оба молчим, Далтон возится со своей гитарой, а я смотрю на адскую научную работу, которую задал старик Келсо, мне нужно написать о том, как изменение климата повлияет на дикую природу мира через двадцать лет.

— Я серьезно, бро. Если объявлю, что я би или гей, мама с папой возненавидят меня? Дэмиену будет стыдно называть меня своим братом? Будут ли мне надирать задницу каждый день после школы?

— Далтон, мама с папой никогда не будут ненавидеть или осуждать тебя за твои сексуальные предпочтения, а Дэмиен не идиот. Он знает, что ты предпочитаешь мужчин, и я уверен, что и он тоже. И я даю тебе слово, что тебе не надерут задницу после школы. Как я уже сто раз тебе говорил, я с тобой... всегда.

— Тогда почему мы не вместе, Дерек? Я скучаю по тебе.

Резко вскакиваю с ужасной болью в шее и за висками, а где-то рядом со мной раздается звон, исходящий от моего мобильника, причем примерно на десять октав громче, чем нужно. Застонав, потираю пульсирующую от боли голову, затем сползаю с шезлонга и хватаю телефон. Сейчас 10:57 утра, и у меня ежемесячная встреча в Кэрролтоне, а также съемка рекламного ролика.

— Черт! — ненавижу этот чертов алкоголь. Это неприемлемо, если не сказать позорно.

— Джери, — мой голос звучит как гравий, — приношу извинения за опоздание. Закажи что-нибудь вкусненькое на обед за мой счет. Я буду через час.

Джери Хэнкок — менеджер по персоналу нашего офиса в Кэрролтоне. Эта поразительная рыжеволосая девушка сообразительна и является отличным сотрудником. Мне чертовски повезло, что она работает на меня, и я мысленно отмечаю поблагодарить ее за выдающуюся преданность делу и извиниться за свою профессиональную некомпетентность.

— Не беспокойся, Дерек, — говорит она своим мягким голосом, в котором слышатся голод и покорность. Красивая, умная и сексуальная, эта сногсшибательная женщина не скрывает своих склонностей к подчинению и того факта, что я могу засунуть свой член в любую из ее дырочек. Но она не та, кого я хочу. И никогда ей не будет.

— Просто хотела убедиться, что все готово. Они уже здесь и готовятся к съемкам.

Блядь, ненавижу эти штуки. Тем не менее, они необходимы для роста продаж.

— Дай мне час, Джери. Еще раз прошу прощения за опоздание.

Во рту пересохло как в пустыне Мохаве, а привкус такой, будто в него насрала птица. Возвращаюсь в дом, беру бутылку воды и осушаю ее одним длинным глотком, замечая на полу порванную салфетку, которую не заметил вчера вечером.

Прости меня. Смотрю на два слова на клочке салфетки, и в груди не остается ничего, кроме холодного и гнетущего страха.

— И ты меня прости, малышка. Абсолютно за все.

Через двадцать минут после того, как надрачивал так сильно, заболела вся область паха, принимаю душ, бреюсь и надеваю джинсы, рубашку в стиле вестерн и ботинки. Это не совсем обычный наряд для рекламы Kinnard, но сегодня я какой угодно, только не обычный. На самом деле могу честно сказать, что чувствую себя хуже, чем когда-либо за долгое время. Мало того, что я потерял единственную женщину, которую когда-либо считал любимой, так после того, как покончу с Шоном, вполне могу потерять и самого близкого друга.

Уже почти десять вечера, я вымотан, голоден и жажду шести часов непрерывного сна. Во мне закипает ярость, когда стою во внутреннем дворике Шона с гневом, бурлящим в груди, и руками, сжатыми по бокам. Я изо всех сил стараюсь не заехать кулаком в рот лучшему другу.

— Ты, блядь, пытался откупиться от нее, хотя я никогда на это не соглашался. Почему, Шон?

— Мы же договорились, Дерек.

— Нет, черт возьми, не договорились. Мы обсуждали это. Размышляли об этом. Но я никогда не говорил тебе доводить это до конца. Зачем тебе это делать, если мы не пришли к согласию? Ты переступил границы дозволенного.

Шон стискивает челюсть: — Я сделал это, потому что беспокоюсь о тебе и о том, что может сделать эта женщина, если ей взбредет в голову. Пусть ты младше меня всего на несколько лет, но я все равно считаю тебя младшим братом и самым близким другом. Я предложил ей деньги, потому что хотел знать, клюнет ли она. Черт возьми, я хотел знать, настоящая ли она или просто очередная жадная до денег шлюха.

— Ты получил свой чертов ответ? — огрызаюсь я.

— Да. Получил, — Шон придвигается ближе и сживает мое плечо. — Она влюблена в тебя. Бесспорно. И мне жаль, что я перешел черту, но мне нужно было это сделать. Ради тебя, ради себя и ради твоей семьи.

— Ты переступил через мою голову и испортил жизнь тому, кто мне небезразличен, Шон. Принимаю ли я твои извинения? Да. На этот раз. Но хочу тебя предупредить. Больше так не делай.

— Я не понимаю геометрию, — говорит Эддисон, — не вижу в этом необходимости.

— Должна быть необходимость, иначе ее не было бы в учебной программе, милая.

Эддисон и Эйвери сидят за кухонным столом и делают домашнее задание, пока их репетитор, мисс Лорен, мягко рассказывает Эйвери о вершинах и точке пересечения двух сторон.

Господи, я люблю этих девочек. Они дают мне надежду и повод каждый день открывать глаза. Они прошли через ад и вернулись обратно, и все, о чем я забочусь, — это их благополучие, безопасность и обеспечение им хоть какого-то подобия счастья.

Беру бутылку воды, затем кладу немного наличных на сумочку мисс Лорен.

— Спасибо за поздние занятия.

Она кивает, и я выхожу из кухни в свою спальню, где переодеваюсь в рабочую одежду, вспоминая первый год жизни девочек и то, какими они казались идеальными, как по учебнику, а затем, три месяца спустя педиатр спокойно высказал свои опасения, что у них обеих может быть задержка в обучении. Во время этого визита ради блага моих дочерей я держалась стойко, но позже вечером, когда уложила их в кроватки, сломалась как идиотка.

Эддисон и Эйвери не были запланированы. Как раз наоборот. Они были всем тем, чего я никогда не хотела и о чем говорила себе никогда не думать.

Когда слышу, как Эйвери зовет меня, на губах появляется редкая улыбка. Какой бы дерьмовой ни была эта жизнь, все деньги мира никогда не смогут заглушить голос одного из моих отпрысков. Я бы прошла через горящее здание, если бы думала, что их жизнь может быть проще, радостнее и успешнее, чем моя собственная.

Несмотря на то, что в Далласе снова стоит невыносимая жара, прихожу на работу, дрожа от холода. Голова раскалывается, а желудок скрутился в узел. Прошли шесть ужасных недель с тех пор, как я видела Дерека, и в голове как будто перемешались «но», «что, если» и все мыслимые вопросы, которые только можно себе представить. Я не могу спать, аппетит практически отсутствует, веду себя настороженно, почти воинственно. Я только и делаю, что работаю, возвращаюсь домой, плачу и так по кругу. Ничто больше не имеет смысла.

Я не могу любить убийцу. Не буду. Не должна.

— Доброе утро, Стройняшка, — Марк входит с кофе в одной руке и портфелем в другой.

— Привет, — отвечаю я. — Кофе вкусно пахнет.

Как и каждый день, он ставит чашку кофе темной обжарки на край моего стола, а портфель — на двухстворчатый шкаф слева от меня, затем придвигает стул, стоящий рядом с кабинетом Клейтона. Марк платит половину арендной платы и половину моей зарплаты, но у него нет собственного кабинета, и он предпочитает, чтобы все так и оставалось. Живя в десяти минутах ходьбы от офиса, он утверждает, что успевает больше сделать на своем личном рабочем месте. Помимо того, что Марк и Клейтон придерживаются одинаковой трудовой этики, эти два человека — полярные противоположности. Марк скромный, покладистый и многое делает сам, в то время как Клейтон производит впечатление самодовольного, склонного к осуждению человека, который и не подумает делать то, за что платит кому-то другому.