— Одиночество и все эти вопросы в моей голове иногда разъедают меня изнутри.

Пристально смотрю в расширенные зрачки Далтона: — Это кокаин тебя заебал, братан. Завяжи. Пожалуйста. Ради меня.

— Немного кокса еще никому не повредило, Дерек. Это помогает мне пережить день.

— Так ли это, Далтон? Серьезно?

Субботним утром после очередной адски долгой недели встаю пораньше и еду в Парк-Сити, чтобы навестить отца и брата. И хотя мне плевать на все эти шикарные машины, которые у меня под рукой, на женщин, которые предлагают мне себя почти ежедневно, на непомерные счета в банках и вообще на весь роскошный образ жизни, есть одна вещь, которая по-прежнему меня волнует.

Уоллес Киннард.

Мой отец был не просто родителем, но и опорой нашей семьи, столпом прочности. Он не только научил нас читать и писать, но и ценить, уважать и безоговорочно любить. Неутомимый труженик, построивший империю с нуля, одновременно воспитывая детей и заботясь о жене, потерял почти все, что имело для него значение, когда умер мой брат и, в конечном счете, моя мать.

Я обязан этому человеку абсолютно всем.

— Двор выглядит хорошо, папа. Цветы в этом году действительно распустились. Мама была бы в восторге.

— Они действительно выглядят хорошо. Но, черт возьми, никак не пойму, почему монархи перестали прилетать. Твоя мама обожала этих чертовых бабочек, — мы с Дэмиеном быстро переглядываемся, когда папа говорит о бабочках, на его глаза наворачиваются слезы при одном только упоминании о них.

— Давай, пап, — Дэмиен садится на диван и приглашает нашего стареющего отца сделать то же самое. В течение часа мы обсуждаем дела, затем коротко говорим о смерти двоюродной племянницы Шона. После того как отец заявляет, что ничего не ел, кроме горсти крекеров с солью, Дэмиен отправляет пару картофелин в микроволновку, а я готовлю ребрышки средней прожарки на уличном гриле, пока отец откидывается в кресле на лужайке и опустошает две бутылки «Миллер Лайт».

Мы с Дэмиеном предпочитаем воду.

Обед заканчивается, и мы проводим несколько минут, вспоминая старые времена. Мамин пирог с кокосовым кремом. Любовь Далтона к гелю для волос. Воскресные ужины. Затем, как и каждый раз, на папу накатывают эмоции, и мои внутренности разрываются на части. Смерть Далтона опустошила отца.

Ничто не залечит душевную боль от потери ребенка.

Когда замечаю, что папа устает, умоляю его продать этот дом печальных воспоминаний и переехать в один из тех шикарных комплексов для пожилых людей. Как и в любой другой раз, это ни к чему хорошему не приводит, и я получаю тот же ответ, что и всегда: — Не сотрясай понапрасну воздух, сынок. Я умру прямо здесь, в этой постели, в которой умерла твоя мать.

Когда с беспорядком на кухне покончено, говорю папе, что собираюсь уходить, и обнимаю его чуть крепче, чем обычно.

— Сыновья, — говорит он у входной двери, — кто-нибудь из вас когда-нибудь остепенится и подарит мне внука? Это единственное, что я хотел бы иметь, прежде чем покину эту землю, — в его глазах мелькает веселье, и я понимаю, что за этим последует неудачная шутка. — Лучше займитесь делом, пока ваши писюны не отправились на вечный покой, — он опускает руку к своему паху и сжимает. — Эти чертовы непредсказуемые вещи не длятся вечно. Поверьте мне. С возрастом мистер Счастливчик уже не всегда просыпается со стояком между ног, как раньше. Так не пропадать же добру.

— Господи, папа. Мне не нужно было этого видеть или слышать, — улыбаюсь его попытке пошутить, которая, как мы с Дэмиеном знаем, была совершенно серьезной. Обняв его еще раз, делаю то же самое с младшим братом, которого вижу не так уж часто.

Чувствую себя так же, как и в любой другой раз, когда покидаю отчий дом. Как в аду, ощущая себя полным разочарованием, которым и являюсь, и тихие слова моего близнеца звучат в голове как заезженная пластинка.

Я с тобой, всегда.

Еду прямиков в Рестленд, где часами сижу на кладбище, пока не звонит Шон, желая встретиться.

Angelo's Italian Kitchen — уютный маленький итальянский ресторанчик, принадлежащий одной семье и расположенный в квартале от Kinnard Lexus в Парк-сити. Здесь подают лучший красный соус и самые сочные креветки во всем Далласе, поэтому мы с Шоном стараемся заглядывать сюда хотя бы раз в месяц. Здесь также предлагают двадцать пять сортов водки и охлажденное Grey Goose на разлив.

— Ты точно не хочешь присоединиться ко мне? — Шон поднимает ароматный напиток, поданный в охлажденном бокале для мартини, с цедрой лимона, и делает большой глоток. — Тебе это понадобится больше, чем мне.

Из хлебницы веет ароматами оливкового масла, розмарина и пряного чеснока, и хотя я не голоден, поднимаю красную клетчатую салфетку и отламываю кусочек свежей домашней фокаччи.

— Тогда, может быть, мне лучше ограничиться хлебом.

Шон не улыбается моей неудачной шутке и вместо этого поднимает руку к бармену, чтобы тот налил еще. Между нами воцаряется тишина, пока он, наконец, не говорит: — Слушай, Дерек, мне нужно тебе кое-что сказать, и это не касается работы.

— Я так и понял. Давай, я слушаю. Насколько все плохо?

Дверь открывается, и компания из пяти человек рассаживается через два столика от нас. Приносят хлеб и воду, и невоспитанный лысеющий рыжеволосый мужчина заказывает две большие пиццы пепперони еще до того, как молодая хозяйка кладет перед ними меню, а затем, когда она отходит, кричит ей, чтобы она не переборщила с соусом.

Какой, блядь, неотесанный грубиян.

Шон допивает остатки водки, когда перед ним ставят новую порцию.

— Я думал об этой девушке Хант и обо всем, что ты мне рассказал. Не буду врать, Дерек. Ее шпиономания оставила у меня неприятное послевкусие. По очевидным причинам. Поэтому я провел небольшое исследование. Но сначала ответь, насколько сильны твои чувства?

Прежде чем успеваю ответить, к нашему столику подходит девушка с черными, как смоль, волосами, глубоким декольте, от нее сильно разит парфюмом.

— Что я могу предложить двум моим любимым uomo affascinate (Прим: — обворожительным мужчинам)?

Анжелика — старшая дочь владельца. Замужем, пятеро детей, она не замышляет ничего предосудительного, наклоняясь и выставляя напоказ свои сиськи.

— Мне Гамбери Скампи, — отвечает Шон, разглядывая натуральную грудь четвертого размера. — Побольше соуса. Побольше чеснока и сыра. И добавь фокаччи, когда у тебя будет минутка, дорогая, — Шон одаривает Анжелику еще одной из своих знаменитых теплых улыбок, от которой на его щеках появляются ямочки, а она краснеет.

Если бы ты только знала, какой зловещей может стать эта улыбка, милая.

Пару минут мы болтаем о пятерых сыновьях Анжелики и поддразниваем ее насчет шестого. Когда с кухни слышится звон колокольчика, она сообщает нам, что сейчас принесут свежую фокаччу и убегает, чтобы отдать заказ.

— Ладно, выкладывай. Что ты пытаешься мне сказать, amigo (Прим: — друг)?

Шон окидывает взглядом столик на пятерых, затем придвигает свой стул ближе ко мне.

— Кинли родственница Дьюса. Он ее дядя.

Сердце замирает.

— Какого хрена?

— Он был сводным братом отца Кинли. Его настоящее имя Кейс Хант.

Смотрю на Шона, ожидая, когда же тот подберет нужные слова.

Необыкновенные зеленые глаза. Маленький прямой нос с небольшой горбинкой посередине. Едва заметная ямочка в уголке рта, которая заметна как при улыбке, так и при хмуром взгляде. Милая блондинка с ранчо Смитов! Красавица с изумрудными глазами, которую я обвинил в том, что она помогает своему дяде торговать наркотиками.

Черт побери! Как я раньше не сложил два и два?

Тошнота пробирается по пищеводу, и оставляет желчь в горле. Женщина, которую не могу выбросить из головы, — родственница дилера Далтона, человека, которого я ненавидел, пытал и в итоге убил. Если бы я вошел в сарай всего на тридцать секунд позже, она бы увидела изуродованное, окровавленное тело дяди, которого когда-то считала братом.