Она смотрит на меня снизу вверх, ее взгляд приклеен к моему.

— Я понимаю это, Дерек. Понимаю. Но разве отнятые жизни облегчают твое разбитое сердце? Разве тебе легче спать по ночам, зная, что ты оставил их близких в той же агонии, которую испытываешь сам? Разве это изменит тот факт, что твой брат был наркоманом, который просто употребил больше, чем мог выдержать его организм? И, в конце концов, может ли Далтон гордиться тем человеком, которым ты стал? Может ли это вернуть его к жизни? У твоего брата были проблемы, Дерек. Наберись мужества и посмотри фактам в лицо.

Немыслимая ярость пронзает меня насквозь, словно острые как бритва лезвия, вонзающиеся в сердце.

— Заткнись, Кинли. Никогда не говори плохо о моем брате. Ты ни черта не знаешь о том, через что ему пришлось пройти. А что касается дорогого дядюшки Кейса, то я неделями наблюдал за его жалкой чертовой задницей, пока он ожидал, когда дети выйдут из школы. Те, кто переживал трудные времена, кто прогуливал уроки или подвергался травле из-за своей сексуальной ориентации. Он охотился на слабых, проблемных, тех, у кого были дерьмовые семьи. В идеальном мире я мог бы стоять в стороне и ждать, пока свершится правосудие, но, видишь ли, когда-то я был таким же, как и ты, ничего не делал, только сидел, как еще одна слабая овечка в стаде, и смотрел, как наркотики уничтожают моего брата, а душевная боль убивает мою мать. Потеря Далтона изменила меня. Она определила мое будущее и дала мне одну цель. Месть. Наркотики забрали все, что было важным. Они превратили меня в человека с определенной целью — убрать как можно больше мелких дилеров и заставить их страдать медленно, мучительно, жестоко, лишая их чести и, в конечном счете, жизни. Шесть жизней оборвались по моей вине, и пока я не найду этого отброса общества, известного как ШД, я никогда не отступлю. Итак, скажи мне, Кинли. Ты знаешь этого человека?

— Нет, — шепчет она, ее дыхание учащенное и беспокойное, — я никогда не встречала никого с таким именем. Значит ли это, что я буду следующей, у кого будет синяя папка?

Издаю короткий смешок: — Убить женщину, к которой мне так хочется прикоснуться? Ту, которая дает мне надежду на то, что, возможно, где-то в конце двадцатилетнего туннеля, заполненного адом, есть яркий свет? Ты полагаешь, я делаю это, потому что мне это нравится? Потому что это не так.

— И все же ты не испытываешь угрызений совести после убийства.

— Эти два понятия не имеют ничего общего друг с другом.

— Тогда остановись. Пока не стало слишком поздно.

— Я не остановлюсь. Не могу остановиться. Пока не выполню то, что планировал, и то, что обещал брату.

— Ты болен, Дерек. Тебе нужна профессиональная помощь.

— Возможно, но никто не просит тебя быть рядом. Не стесняйся, разворачивайся и возвращайся туда, откуда пришла.

Она сердито смотрит на меня, нижняя губа дрожит.

— Знаешь что, Дерек? Ты прав. Не знаю, что заставило меня вернуться. Катись прямиком в ад, — произносит она сквозь стиснутые зубы, что вызывает у меня новый приступ гнева.

— Я в аду с восемнадцати лет, милая.

— Ну, знаешь что, придурок? Я. Тоже. Типа того.

Она дрожит, слезы катятся по ее лицу и подбородку. Мое сердце колотится в груди, гнев закипает в крови от жгучей потребности. Господи, что же мне делать? Заклеить рот скотчем, чтобы заткнуть ее нахрен? Связать и держать здесь, пока не буду уверен, что она не представляет угрозы? Собрать свои пожитки и съехать на машине с обрыва?

Я не делаю ничего из этого, а вместо этого прижимаюсь губами к ее губам и целую ее, потом целую снова, потому что это то, чего я жаждал в течение несколько недель и потому что сойду с ума, если не сделаю этого.

Нас с Кери учили быть добрыми и всепрощающими, говорить правду даже в сложных ситуациях и поступать правильно, как бы трудно ни было. Но кто решает, что правильно, а что нет, что морально оправдано, а что нет? Разве хранение секретов делает меня нечестной? Разве сокрытие незаконной деятельности причисляет меня к преступникам?

Разве любовь к безжалостному убийце делает меня бесчестной?

Всего несколько дней назад я занималась тем, что делала большую часть своей взрослой жизни. Работала, беспокоилась о маме, слушала о приключениях Кери и просто выживала. Теперь же моя жизнь перевернулась с ног на голову, сделав меня растерянной, потерянной и сомневающейся в здравом уме и порядочности. Это неправильно, извращенно и противоречит каждой частице того, во что верила с детства. Я в ярости от того, что он сделал, но также без ума от всего, что в нем есть.

Мое тело тоскует по мужчине, который может быть столь же порочным, сколь и красивым.

Мое сердце бьется для убийцы. Серийного убийцы.

Я хочу, чтобы он был нежным и милым, грубым и властным. Хочу уступать и сопротивляться. Хочу Дерека всеми способами, которыми женщина может желать мужчину. Но в глубине души знаю, что эта любовь немыслима, непоправима, это печальная, жестокая трагедия, ведущая только к одному. К разбитому сердцу.

Любовь к Дереку может закончиться только одним — катастрофой.

Внутри все переворачивается, каждый дюйм тела жаждет его прикосновений, но я прикусываю губу и отстраняюсь.

— Не делай этого, — говорит он с теплотой в голосе. — Ты пришла ко мне. Снова. Должна быть причина, по которой ты не можешь держаться подальше.

— Ты ошибаешься. Я могу держаться подальше, — говорю искренне.

Моя жизнь была прекрасна до того, как он появился в ней, и будет прекрасна, как только я его забуду. Все мысли о чем-то значимом были не более чем иллюзией и печальным, невозможным плодом моего воображения.

С меня хватит. Другой альтернативы нет. И, черт возьми, я не отступлю.

Не отступлю. Не могу.

Толкаю его в грудь, но он хватает меня за запястье, его губы все еще на расстоянии вдоха от моих.

— Не уходи. Раздели со мной поздний ужин и позволь рассказать тебе о том вечере, когда я убил своего брата.

Убил брата? От этих до боли мрачных слов и явного подтверждения одиночества и вины, затаившихся внутри него, по спине пробегают мурашки. Это душераздирающе.

— Ты не убивал его, Дерек. В смерти Далтона виновен только один человек, и это он сам. Я никогда не смогу постичь глубину твоей боли, но знаю, как сильно люблю свою сестру и что, если потеряю ее, в моем сердце останется бесконечная пустота. Я забочусь о тебе, Дерек. Видит Бог, я не должна, но забочусь. И все же не могу позволить себе отношения с убийцей. Не только из-за того, что ты сделал, но и потому, что не могу смириться с мыслью, что ты окажешься в тюрьме. Или еще хуже, — сердце колотится где-то в горле, и я едва сдерживаю слезы, мне так хочется обнять его, но в то же время знаю, что должна бежать. Я растеряна и напугана. Черт возьми, я почти разваливаюсь на части.

— Позволь мне приготовить тебе что-нибудь поесть. Послушай мою историю. Это все, о чем я прошу.

— Нет, Дерек, — отвечаю шепотом, — я... Боже, из-за тебя у меня внутренний конфликт. Ты заставляешь меня сомневаться в своих силах, здравом уме и, безусловно, в морали. Ты ожидаешь, что я просто проигнорирую прошлое и приму уродливый факт, что ты не собираешься меняться? Потому что я не могу. Я не такой человек. Я никогда не оправдаю того, что ты сделал, и того, что, как ты заявил, продолжишь делать, так что отпусти меня. Это к лучшему. Со мной твои секреты в безопасности. Даю тебе слово, — разворачиваюсь к выходу, но сильные руки обхватывают меня и перекидывают через твердое как скала плечо.

— Черт возьми, женщина, я не позволю тебе уйти. Только не так.

— Что ты делаешь, Дерек? Опусти меня на землю! Прямо сейчас!

— Нет!

— Прекрати! И я серьезно. Это безумие, которое не принесет пользы никому из нас, — шлепаю его по спине, а ногами пинаю спереди.

— Безумие в том, что ты уходишь, когда у тебя мокро между бедер, а твои соски упираются мне в спину, словно острые пики.