И я убью снова.

Более того, есть еще кое-что, что оставляет странный привкус во рту. Что-то не так. Я почти уверен в этом. Жуткая фамильярность в выражениях, черты лица, уникальный зеленый цвет глаз. Все это не может быть просто плодом моего воображения. Как кто-то однажды сказал, если ты чувствуешь, что что-то не так, значит, так оно и есть.

Что-то не так. Нутром чувствую.

Может, это шутливое предостережение большого человека на небесах, чье существование проклинаю с той ужасной ночи? Может, моя совесть, убеждающая в том, что не имею права вмешиваться? А может, что-то столь же простое, как грустное напоминание о том, что прошло уже больше месяца с тех пор, как мой член в последний раз был внутри женщины?

Блядь, это беспокойство — не более чем усталость. Христос — всего лишь смехотворная фантазия, которой наплевать на мои мысли, а у убийц нет совести. И как бы я ни пытался это отрицать, эта красивая брюнетка пробралась мне под кожу.

С твердеющим членом в боксерах и воспоминаниями об ее сладком аромате, доводящими меня до безумия, пялюсь в потолок в темноте ночи еще несколько ужасно мучительных минут. Ударив по подушке раз, затем два, наконец, сдаюсь. Уснуть все равно не получится. Натягиваю спортивные штаны, прикрывая ноющий стояк, и отправляюсь на кухню, где готовлю крепкий кофе, включаю ноутбук и захожу в браузер... в даркнет.

Остаток ночи обещает быть долгим.

Смотрю на фотографию Джилл Маккарди... семнадцать лет... капитан волейбольной команды... отличница... признана самой успешной... безжизненное тело найдено в багажнике ее машины... смерть от передозировки порошкообразного героина.

Маркос Гилберт... тридцать восемь лет... последние десять лет то и дело попадал в тюрьму... торговец героином и метамфетамином... любит молоденьких девушек... однажды похвастался, что порезал человека от горла до пояса за двадцать пять долларов.

Полчаса спустя расхаживаю по комнате, чертовски взвинченный, в голове бушует темная ярость, смешанная с бесконечным хаосом.

Немного кокса еще никому не повредило... не умирай из-за меня, Далтон... блаженны скорбящие, ибо они будут утешены.

Еще одна жизнь потрачена впустую. Еще один никчемный наркоторговец, заслуживающий любой участи, которая ему уготована.

Больше смертей. Больше несправедливости. Больше обид.

Горе терзает меня изнутри мучительными копьями агонии, вонзаясь в сердце. Я не слышу ничего, кроме голоса Далтона. Не вижу ничего, кроме его остекленевших глаз и безжизненного тела.

— Блядь. Полный пиздец!

Швыряю полную чашку кофе в стену, тело сотрясается от этой невыносимой мучительной боли, как будто мои конечности отрывают от тела или делают ампутацию без всякого обезболивания. В моем жалком мире образовалась дыра, и света нет. Я должен был защитить его и обращать больше внимания на все молчаливые предупреждения. Будь я проклят за то, что отказался пойти с ним в ту ночь. Будь я проклят на всю чертову жизнь за эгоизм. Будь я проклят... абсолютно за все. Удушливые рыдания подступают к горлу, а боль — жгучая, мучительная боль — разливается по крови.

Если бы не отец, то я бы пустил пулю себе в голову.

Смотрю на стену, на струйки кофе, стекающие по краске.

— Если ты существуешь, Боже, тогда почему он должен был умереть? Если ты такой любящий, такой заботливый и такой, мать твою, хороший, тогда почему, черт возьми? — слезы пропитывают кончики пальцев, и судорожные всхлипы подскакивают к шее, когда закрываю лицо ладонями и падаю на твердый, холодный пол. Адская агония сжигает меня изнутри, словно зверь с острыми когтями, который борется и вырывается на свободу из темных недр земли. — Мне так жаль, Далтон. Прости меня, мама. Я был эгоистичным ублюдком. Это я должен был умереть.

Ни подтверждения, ни какого-либо знака. Только слезы, воспоминания о плачущей маме, о каменном лице отца, об угрюмом лице Дэмиена, о чертовом гробе, опускающемся в холодную темную землю и о том, как мама, в конце концов, умирает... от чистого, неразделимого, непоправимого горя.

— Я люблю тебя, Далтон. Я люблю тебя, мама. Я умру, доказывая это вам обоим.

От ощущения, что сквозь меня проходит теплая тень, волосы на затылке встают дыбом, и я вскакиваю. На дрожащих ногах иду в комнату для гостей, достаю колонку Bluetooth и включаю музыку погромче. Громче. Потом еще громче. Заглушая голоса в голове и игнорируя жуткое ощущение, что за мной кто-то наблюдает.

Десять минут спустя, когда из динамиков доносится Slipknot, выдыхаю, верхняя часть моего тела напрягается и дрожит, когда снова поднимаю штангу. Снова. Снова. Пот катится по шее, раскаленное жжение усиливается в бицепсах и трицепсах, а член продолжает твердеть, чертовски сильно требуя разрядки, что это почти невыносимо. Стискиваю зубы, сердце бешено колотится, и я вижу ее вишневые губы, слышу женственный голос, чувствую слабый аромат кокоса и ванили и ощущаю сладость возбуждения. Боже, помоги мне, я хочу Кинли Хант. Хочу с тех пор, как впервые увидел в автосалоне. Но это неосуществимо. Неосуществимо, еб твою мать.

Из меня вырывается горловой стон, и я опускаю штангу, напрягая пресс и толкаясь бедрами раз, потом еще раз, чертовски желая оказаться внутри Кинли Хант. Запускаю руку в треники, обхватываю рукой тяжелый член, сжимаю до боли и кончаю на себя, представляя, как моя сперма попадает ей на лицо, между сисек, вытекает из ее пизды, задницы или из обоих мест сразу.

— Нахуй эту жизнь! Нахуй меня! Нахуй абсолютно все!

Утро начинается именно так, как я предпочитаю, — в бешеном темпе, без времени на размышления о чем-то, не относящемся к работе. Мне нужно не только просмотреть шесть анкет, прежде чем попытаюсь разыскать свидетелей по новому делу о пропаже человека, но и получить три отчета с полиграфа, а также полдюжины счетов — написанных от руки, — которые Клейтон хотел бы отправить по почте сегодня.

Так и знала.

Попытка расшифровать каракули Клейтона не должна отличаться от других попыток. Видит Бог, я делаю это достаточно часто. Но сегодня меня просто передергивает. Качаю головой, глядя на записи первой проверки, и раздражение сжимает грудь, когда вижу все эти пометки.

Джонатан рассказал, что у него был роман в 1994? 1997? — не могу разобрать его почерк, поэтому читаю дальше, чтобы узнать, не упоминается ли этот год чуть ниже. Он боролся с тревожностью и низким уровнем тестостерона. Начал лечение и стал агрессивным. Объяснил, что пользовался услугами проституток и принимал Prozac. И проститутки, и Prozac написаны через дробную черту. Он ожидает, что я узнаю, какое слово правильное? Ни то, ни другое?

К черту все это.

Стиснув зубы и смахивая слезы, не могу решить, хочу ли я что-нибудь бросить, разорвать его неразборчивые каракули в клочья или просто сослаться больной, пойти домой, забраться в постель с хорошей книгой и влюбиться в лихого альфа-самца. Настроение сущее дерьмо. Я напряжена и раздражена, расстроена и беспокойна. Нахожусь в таком состоянии уже несколько дней и, кажется, не могу от этого избавиться. Чувствую себя эмоциональной развалиной.

Откладываю в сторону отчет с полиграфа Джонатана Хилла и открываю файл со счетами Клейтона, когда мое внимание привлекает запах кофе.

— Доброе утро, Стройняшка. Как жизнь? — Марк проходит через приемную в мой маленький кабинет с большой чашкой темного жареного кофе без сахара и сливок из магазина 7-11.

— Хорошо, наверное. Кофе этим утром пахнет вкусно и крепко.

— Ты выглядишь уставшей. Не ложилась, потому что трахалась прошлой ночью?

— Вряд ли, — отвечаю серьезно.

— Ну, а почему бы, черт возьми, и нет?

После еще нескольких подколов в мою сторону, я открываюсь, щебеча как раненая птичка, о том, что Дерек проигнорировал мое приглашение на ужин.

Марк прищуривается: — Нахуй этого парня, Стройняшка. Он не стоит и грязи на твоих ботинках. Кроме того, Джош из офиса Грега Грейсона все еще неравнодушен к тебе. Позволь ему пригласить тебя в какое-нибудь приятное место, чтобы отвлечься. Это же не значит, что ты должна выходить за него замуж.