— Следи за своим чертовым языком, женщина. Иначе тебе может не понравиться результат.

— Просто покажи мне другие папки, — шипит она, — и скажи, за что мне предлагали деньги. За молчание? Взятка, чтобы заставить меня рассказать, кто такой ШД и где его можно найти? А может, и то, и другое? — она бьет себя в грудь. — Мое шестое чувство говорит, что и Кери Смит, и Кейс, и еще несколько человек вполне могут быть мертвы, и что ты вполне можешь быть в этом замешан. И поверь, мое чутье не так уж часто меня подводит. Ты понимаешь, что я могу легко развернуться, уйти и поехать прямо в полицейское управление.

— И я советую тебе пересмотреть эту теорию и быть осторожнее с тем, кому ты угрожаешь, Кинли.

— Это угроза, мистер Фанат Автомобилей, долбаный Джекил и Хайд или кто ты там еще?

— Я никогда не угрожаю. Только предлагаю.

— Почему, Дерек? — спрашивает она полушепотом. — У тебя есть богатство, популярность, будущее, которое ведет на вершину, отец, который любит тебя, и... — прежде чем она заканчивает, гнев охватывает меня, и я прижимаю ее к стене, ударяя руками по обеим сторонам от ее плеч.

— И брат с матерью в этой чертовой холодной земле, мисс Хант. Оба умерли задолго до своего срока. Оба умерли в страхе и мучительной боли. И то и другое из-за таких мелких паразитов, как твой дядя.

Ее рука летит ко рту, а на глаза наворачиваются слезы.

— Ты действительно сделал это! Ты убил тех людей! Ты отрезал им языки. Вырвал зубы. Боже мой, ты пытал их. Кто ты? Кто ты такой?

Я предупреждал тебя, малышка.

— Твой брат употреблял наркотики по собственной воле. Он знал, что делает, и знал, чем это чревато. Никто его не заставлял, — говорит она, всхлипывая. — И я видела записи той ночи, когда, предположительно, пропал Кери Смит, на них был тонированный Tahoe с эмблемой Kinnard. Это был ты, не так ли? Ты и его убил.

— Я не имею никакого отношения ни к какому Кери Смиту. Я никогда о нем не слышал, а сотни тонированных Tahoe были куплены в моих дилерских центрах.

— Ты действительно веришь в то, что поступаешь правильно, Дерек? В глубине души, я имею в виду? Потому что что-то подсказывает мне, что нет. Ты просто не можешь.

— Правильно для кого, Кинли? Для тебя? Родителей этих детей, живущих с потерей и горем? Так называемого могущественного и любящего Бога, о котором мы все слышим на протяжении всей нашей жизни? Какая грустная, жестокая шутка.

Темный ужас, смешанный с печалью и раскаянием, борется во мне. В то время как часть меня хочет обнять ее, успокоить и попытаться унять страх в ее глазах, другая хочет потребовать, чтобы она ушла и держала рот на замке или еще что-нибудь.

— Ты когда-нибудь испытывал угрызения совести?

— Никогда, — резко отвечаю я.

— Я хочу знать правду, Дерек. Всю. Каждую уродливую деталь.

— А ты хочешь, Кинли? Правда? Под всем этим твоим отношением и стойкой волей ты достаточно сильна, чтобы вынести правду? Чтобы услышать все мрачные подробности о твоем любимом Кейсе? Дьюсе, как его называли на улицах? О человеке, которого ты выставляешь каким-то гребаным святым, который продавал наркотики несовершеннолетним и отрывался, используя в сексуальных целях проблемных мальчиков-подростков?

Она вся дрожит, а во мне разгорается горячий, жгучий гнев.

— Он был далеко не святым. Но да, я хочу.

— Тогда очень хорошо. Но сначала осознай, что с июля по декабрь того года, когда умер мой брат, семнадцать детей в Метроплексе погибли от передозировки? И это только то, что мне известно. Моему брату было восемнадцать, у него вся жизнь была впереди. И я много раз видел, как этот твой дядя околачивался возле школьных парковок. Шнырял по студенческим общежитиям как голодная крыса в поисках пропитания. Он раздавал наркотики детям. Несовершеннолетним, мать его, детям! Представь, если бы это был кто-то из твоих близких, Кинли. Один из твоих детей. Он вместе со своим поставщиком был ответственен за смертельную дозу кокаина, которая убила моего брата.

— Боже мой, — всхлипывает она.

— И не то чтобы это было утешением, но твой дядя умирал от рака, так что его преждевременная кончина, вероятно, избавила его от месяцев, если не лет, страданий.

— Я тебе не верю.

— Ты не обязана верить ни в одну ебаную вещь. Это твое право.

— Я не понимаю тебя, Дерек. Ты стоишь здесь, весь такой важный и могущественный, ведешь себя равнодушно, как будто не сделал ничего плохого. Как будто говоришь о новом дилерском центре или о шикарной машине. Если ты виновен в смерти этих людей, то ты не лучше любого наркоторговца и тебе самое место в тюремной камере.

— Как видишь, у тебя нет никаких доказательств, — киваю в сторону разгромленной квартиры, в то время как неприглядная, давящая тяжесть реальности шипит в моем желудке, словно пузырящаяся кислота.

— Убийство — это преступление, Дерек, не говоря уже о смертном грехе. И даже тот, у кого есть все деньги мира, рано или поздно будет пойман.

— Возможно, ты права насчет преступлений и греха. Однако смерть меня не пугает. Более того, я приветствую ее. И можешь быть уверена, что я никогда не проведу свои последние дни в тюремной камере.

— Я ненавижу тебя. Лучше бы я никогда тебя не встречала.

— Ты не первая. И не последняя.

— Ты чертова фальшивка.

— А ты нет?

— Нет. В отличие от тебя и всех этих лицемерных улыбок, фальшивых обещаний, так называемого «опыта Киннарда», — выплевывает она, — всей этой показухи, пустой болтовни и обманчивых уловок, чтобы привлечь обычных людей и увеличить твой банковский счет, я честна. Я соблюдаю закон. И для меня деньги — просто необходимость.

— Мне плевать на деньги, Кинли. Я бы с радостью отдал все до последнего цента, лишь бы вернуть свою семью. Что меня действительно волнует, так это растущее число подростковых передозировок и уверенность моего стареющего отца в том, что империя, которую он построил с нуля, не рухнет.

— Лжец, — шипит она, и в ее взгляде мелькает ненависть, смешанная со страхом.

— Тогда почему ты продолжаешь возвращаться? И почему твои соски становятся твердыми, как камешки, каждый раз, когда ты оказываешься рядом со мной? — провожу рукой по мягкому изгибу ее подбородка, ее губы дрожат от моего прикосновения, и каждая частичка меня твердеет от того, как ее маленькое тело реагирует на меня. — Притворяйся сколько хочешь. Продолжай критиковать, стисни зубы, и смотри на меня с огнем в этих прекрасных глазах. Возможно, тебе больно. Или ты злишься. Но если я опущу руку между твоих дрожащих бедер, гарантирую, что ты тоже возбуждена.

Она снова одаривает меня смертельным взглядом, полным холодного отвращения.

— Ты мочился в постель в детстве? Мучил животных в свободное время? — ее глаза наполняются слезами. — Ты сумасшедший. Я ненавижу все в тебе.

— Тогда почему ты еще не обратилась в полицию с доказательствами? И почему я чувствую запах возбужденной женщины?

— Я не влюблюсь в тебя, Дерек Киннард. Что бы ты ни думал, в моей жизни было достаточно боли, и я скорее воткну острые ножи себе в шею, чем позволю кому-то вроде тебя причинить мне еще больше, — ее тело окоченевшее, как труп суточной давности, она отступает от меня и обхватывает себя руками.

— Далтон не заслуживал смерти, и мне очень жаль, что он умер. Но он пошел к Кейсу. Он отправился на поиски наркотиков. У Кейса было много проблем, больше, чем ты можешь себе представить, но никто не заслуживает таких пыток, как мужчины на этих фотографиях. Даже... — ее слова обрываются, когда удушливый всхлип вырывается из горла. — Правовая система была создана не просто так, — хрипло говорит она, — как и прокуроры, присяжные и судьи. Ты не имеешь права принимать такого рода решения.

Смеюсь над безумием ее слов: — Правовая система? Правда, Кинли? Не сочти за неуважение, милая, но позволю себе не согласиться. Правовая система этой страны — жалкий фарс, и это еще мягко сказано. Подумай обо всех, кто годами сидит в тюремной камере, кого кормят три раза в день, кому дают постель и крышу над головой, и все это за счет налогоплательщиков. А как насчет тех, кто не получает ничего, кроме пощечины, года или двух уборки городского мусора или нескольких месяцев на кушетке у психиатра? Это не то, что я считаю справедливостью.