Радио включилось и все они услышали его — зов. Новый Храм говорил с ними и все взрослые в этот момент затихали и слушали. Захар никогда не старался прям вникать, ему казалось, что из приемника несется белиберда, причем даже не смешная, а просто непонятная и скучная.

— Тебе всегда будет сложно сосредоточиться, — говорила ему про это Полина, — ты застрял в том возрасте, когда концентрация требует больших усилий, чем у взрослых. Придется теперь с этим жить.

— То есть он навечно пубертатная заноза в наших задницах, — упрощал ее слова Тимофей Сергеевич.

Сначала этот факт — что он, Захар, фактически никогда не вырастет и не станет настоящим взрослым, его ужасно злил. Но потом, глядя на окружающих, он понял, что это не так уж и плохо. Большинство взрослых — идиоты. Так и зачем ему вырастать в идиота?

Еще Захар не понимал, зачем они куда-то идут. Он, конечно, был в курсе, что их цель — Новосибирск, он был там не раз, родители постоянно возили его туда в огромную больницу на всякие процедуры. Теперь их всех звало туда это радио. И все шли, хотя странно противоречили себе, утверждая, что “от городов-миллионников ничегошеньки не осталось, одни камни и пепел”. Так и зачем туда идти?

— Это называется паломничество, — брезгливо, но терпеливо отвечал на подобные вопросы Тимофей Сергеевич. — Ты еще мал, чтобы такое понимать. И, видимо, всегда будешь мал.

Это звучало обидно, и Захар эту обиду тихо таил. Он не знал зачем, он просто ощущал, как внутри него на полочки складываются все неприятные слова, которые ему говорят. И эти полочки уже слегка трещали под весом груза.

После обязательного прослушивания радио шел ужин — каждый день все более скудный и все более мерзкий на вкус.

Лежа в спальнике Захар вспоминал как все началось. Как их всех — все палаты в длинном затхлом крыле больницы, подняли и погнали в подвал, а после подвала — еще ниже, куда-то за толстые стенки гермозатворов. В бункер.

Вообще, как и многие другие подростки, Захар в тайне думал про то, как бы классно было уцелеть после апокалипсиса и… эээ… выживать дальше? Но круто выживать! Как в западных фильмах. Там, обычно, главные герои пачками косили зомби, но теперь сам Захар был больше похож на этих самых зомби, поэтому такой исход ему не нравился.

К тому же все эти чаты и каналы про жизнь после ядерной войны о многом умалчивали.

Например, о вшах. Пожалуй, это единственный плюс его лысой башки. Как только в бункере пропал водопровод и запас воды стали жестко экономить — все, кто не прошел трансформацию, то есть обычные пациенты и персонал, тут же стали заниматься в основном тем, что чесали голову. Главный враг выжившего — это не агрессивные толпы маргинальных элементов и даже не дикие звери, почуявшие, что доминирующий вид перестал быть таковым и можно невозбранно посягать на его бетонный рай. Главный враг — это вши. Если под рукой нет чистой воды, то вывести их невозможно. Основным признаком обычного человека стала даже не гладкая кожа, а непрерывное чесание головы. Оно настолько их поглощало, что они постепенно научились почти все делать одной рукой, даже готовить еду.

Второе, о чем мало писали — это о зиме. Это было странно для сибиряков, как будто они игнорировали самый главный факт своего региона, потому что против него просто было сложно бороться. Неинтересно представлять, как после ядерной войны ты умираешь не в борьбе с каким-то другим кланом за бочку бензина или дизельный генератор, а банально замерзаешь.

Бункер выдержал ядерную бомбежку, но скучно не пережил первый же год зимы. Взрослые говорили, что под землей всегда тепло. Но это почему-то не сработало. Бункер превратился в ледяную могилу, бетонный мешок промерз так, что арматура внутри стен и перекрытий стала трещать и выть. А через какое-то время стало выходить из строя оборудование — замолчала вентиляция, зачихал и стал работать с перебоями генератор, а в конце концов сама конструкция стала менять геометрию и было принято решение выходить — взрослые опасались, что гермодвери навсегда заклинит в закрытом положении и тогда из бункера уже никто и никогда не выйдет.

С этими воспоминаниями Захар засыпал, с ними же и просыпался, потому что снилось ему почти всегда одно и то же — как он бежит вниз со всеми остальными, вокруг белые халаты, пижамы, каталки, мятые спортивные костюмы, костыли, коляски и целый лес стоек для капельниц.

Утром лагерь выглядел неожиданно притихшим. Взрослые молча жевали завтрачные сухари, прятали глаза, а потом Захар увидел Зураба, который сидел под обвалившимся подъездным козырьком и тихо хныкал.

— Дашка ночью умерла, — сказал он, увидев Захара.

Подросток смотрел, как его сверстник ревет и пытался понять, что он чувствует сам. Пытался ощутить хотя бы легкий привкус горя, страха или отчаяния. Он вспомнил Дашку, ее тонкие руки, прозрачную слабую улыбку и синенькие паутинки вен на лбу.

Обычно людям должно быть жалко, когда кто-то слабый и невинный помирает. Люди страдают, когда навсегда уходит тот, кто еще вчера был рядом и живой.

Но Захар ничего не чувствовал. Он смотрел на Зураба и понимал — этот тоже умрет. И еще многие умрут. Ему придется наблюдать все эти смерти, но к счастью, трансформация забрала у него не только волосы и кожу, но и изрядный кусок каких-то важных эмоций.

— И вы пришли сюда? Все эти люди, которые шли с тобой теперь живут здесь? — спросил Артем. История Пророка его впечатлила. Особенно та часть про “чаты” и “каналы”. Про интернет. Некое величайшее общее хранилище знаний, доступ к которому потерян навсегда.

Это была циничная мысль собирателя — он гораздо больше грустил по утраченной информации, чем о том, что вокруг Пророка погибло множество близких ему людей.

— Из паломничества остались очень немногие, — ответил Второй, — большинство погибло на входе в город. В Пятно, по-вашему. Уровень облучения здесь подходил не всем Потомкам, для некоторых он был слишком высок. И, конечно, немало наших просто не дошли и умерли в пустошах — от самых разных причин. В том числе и от рук других выживших.

— Странно, что люди продолжили убивать уже после того, как поняли, что большая часть человечества уничтожена.

Пророк невесело усмехнулся.

— Они… скажем так, и не думали, что убивают других людей. Они принимали нас за монстров.

Да, подумал Артем. И мы до сих пор близки к этому. Там, в десантном отсеке сидят обычные люди и у некоторых из них в голове тоже рисуется именно такая картина — это монстры, опасные чужаки, другой… вид? Кто-то опасный, как медведь или стая волков. Как баскер.

— Ну и сами мы друг друга тоже успели прорядить, — признался Пророк. — Видишь ли, Пришедший и Новый Храм сразу стали чем-то вроде религии. А там где религия — там и разногласия.

— Когда вы пришли в Храм — там были выжившие?

— Конечно, — кивнул Пророк. — Местные Потомки, которые поддерживали Храм и Пришедшего, чтобы трансляция могла продолжаться. То, что меня называют Вторым, не значит, что я был одним из основателей Нового Храма.

— Значит, трансляция работает… — пробормотал Артем, скорее для себя, — она действительно привела вас, новых людей к Храму, как и завещается в трансляции. И много ваших приходят?

— Вы первые гости за много лет, — ответил Пророк. — И это кое-о-чем нам, Потомкам говорит…

Столетний подросток вздохнул. Видно было, что он переживает за свой народ, но делает это иначе, чем Седьмой.

— Но мы оказались не из ваших…

— Да. И именно поэтому Седьмой позволил открыть по вам огонь. Его группа… радикалы. Для них вы — вторжение, инородное тело. В Пятне могут обитать только Потомки. Со временем это из простого физиологического факта превратилось в некую религиозную догму. Мы с другими апостолами много дискутировали о человеческих поселениях под боком и если бы Седьмой был бы в силах, он с удовольствием бы снес Атом всем арсеналом, что у нас есть.

— И почему он до сих пор этого не сделал?