— Анри… — прошептал он, голос сорвался.

Я с трудом поднял голову, наблюдая за этой сценой. Меч уже лежал в стороне, а он осторожно взял её на руки, прижимая к себе.

Затем он повернулся ко мне. Его лицо было искажено не только гневом, но и болью.

— Кто ты? — спросил он с отчаянием в голосе.

Я снова попытался что-то сказать, но вместо слов вырвался только хриплый звук. Горло горело, и никакие усилия не помогли.

Он сжал челюсти, затем махнул рукой.

— Заберите его! — скомандовал он стоящим неподалёку людям. — Живым. Я хочу узнать всё, что он знает.

Солдаты подбежали и скрутили мне руки, вонзив колени мне в спину, заставив упасть лицом в пыль. Я не сопротивлялся. На это не осталось сил. Я только успел мельком увидеть, как он осторожно нёс Анриэль к своим людям, её тело было хрупким в его руках.

Меня подняли и потащили прочь, связав руки за спиной. В голове не было ни одной чёткой мысли — только слабая радость от того, что она жива. Пусть я не смог объясниться и защитить её до конца, но теперь она в безопасности. Это было единственным утешением. Ведь этот ублюдок явно не собирается её убивать. Максимум… трахнуть. Вот СУКА!

По дороге меня накрыло и вырубило. Не знаю, что добило сильнее — кровопотеря, жгучая боль или просто усталость, выжавшая из меня последние силы. Тело стало неподъёмным, будто кто-то залил в вены расплавленное железо, а в боку пылало так, словно туда всадили раскалённый клинок и провернули пару раз для верности. Последний раз я чувствовал себя таким развалиной лет двадцать назад, когда смерть дышала мне в затылок в одном из тех проклятых мест, о которых я старался забыть. Тогда я выкарабкался. И вот опять.

Очнулся я в холодной каменной коробке. Сырой воздух, пропитанный пылью и ржавчиной, царапал лёгкие. Руки и ноги сковали цепи — тяжёлые, грубые, такие, что даже дёрнуться толком не получалось. Ну хоть не подвесили за потолок, и на том спасибо. Хотя, будь я подвешен, вряд ли бы уже очнулся.

Я втянул воздух — и тут же зашёлся кашлем. Горло полоснула тупая, пульсирующая боль, будто кто-то засунул туда горящую головню. Чёрт возьми. Попытался сглотнуть — и пожалел: даже это простое движение отозвалось новой вспышкой мучений. Кажется, говорить я больше не смогу. Моя бывшая, та стерва, наверняка бы ухмыльнулась: её давняя мечта сбылась.

Почему-то именно сейчас вспомнилась эта мразь. Её ледяной взгляд, брезгливая гримаса, с которой она смотрела на меня в последний раз. «Лучше бы ты сдох», — бросила она напоследок. Мне было двадцать, и тогда я и правда думал, что сдохну. Но судьба, эта ехидная тварь, обожала держать меня на поводке, то отпуская, то затягивая петлю потуже.

Губы пересохли, язык прилип к нёбу, как мокрая тряпка. Я повёл плечами, проверяя себя на прочность. Тело ныло, словно после хорошей трёпки, но жить пока можно. Если, конечно, меня не оставят гнить в этой дыре без воды и жратвы. Тогда долго не протяну.

Дверь камеры взвизгнула, словно ржавая пила, и в проёме вырос громила с кислой рожей. Охранник. Или, скорее, тюремная нянька. Его ленивый взгляд скользнул по мне — типичный взгляд человека, которому плевать, кого стеречь, лишь бы платили.

— Жив? — буркнул он, ставя на пол глиняный кувшин и миску.

Я промолчал. Не потому, что не хотел, а потому что не мог. Просто уставился на него, пока он разглядывал меня с таким видом, будто прикидывал, сколько я ещё протяну.

— Хреново выглядишь, — добавил он, как будто я сам этого не знал.

Я медленно моргнул. Он фыркнул, поднялся и ушёл, хлопнув дверью. Снова тишина.

Я перевёл взгляд на миску. Чёрствый кусок хлеба, явно вчерашний, если не позавчерашний. Рядом — кувшин с водой. Двигаясь осторожно, чтобы не растревожить раны, я дотянулся до хлеба и поднёс его к губам. Откусил. Проглотить оказалось настоящим испытанием — горло взвыло, как раненый зверь. Скривился, выругался про себя. Смочил хлеб в воде, размял его пальцами, попробовал снова. Так было чуть легче. Еда не спасала, но хотя бы не давала сдохнуть сразу.

Я прикрыл глаза, отдаваясь усталости. Что дальше? Убьют? Оставят тут навсегда? Не знаю. Но если бы мне выпал шанс, я бы вытащил её оттуда снова. Даже ценой собственной шкуры.

На второй день дверь снова скрипнула. Я поднял голову — и узнал его сразу. Этот ублюдок был в бою. Быстрый, сильный, с повадками хищника. Будь я в форме, может, и дал бы ему бой. Но тогда, на границе, я еле стоял, шатаясь от истощения. И вот итог — вместо славной смерти на поле боя я здесь, в цепях, в каменной норе, без надежды на что-либо.

Он остановился напротив, скрестив руки. В его глазах тлел гнев — не дикий, а холодный, выверенный, как у человека, умеющего держать себя в узде. Такие враги — самые опасные.

— Ты меня помнишь, да? — голос резкий, как удар кнута.

Я смотрел молча.

— Конечно, помнишь. Я — Алан. Муж Анриэль, — процедил он, буравя меня взглядом.

Муж. Один из тех, кого она так хотела увидеть, ради кого бросилась на смерть и боролась за жизнь. Я только склонил голову, едва заметно, но он, похоже, воспринял это по-своему.

— Значит, понимаешь, — холодно усмехнулся он. — Тогда давай сразу к делу.

Он шагнул ближе, навис надо мной, как тень.

— Где вы были всё это время? Как ты её вытащил? Кто был заказчиком? — он говорил быстро, требовательно, не оставляя времени на раздумья. — Отвечай.

Я продолжал молчать. Не потому, что хотел его разозлить, а потому что не мог. В горле всё ещё стояла жгучая боль, голосовые связки просто отказывались подчиняться. Но объяснить это ему я не мог.

— Что, решил играть в молчанку? — его глаза вспыхнули злостью. — Думаешь, сможешь просто отсидеться здесь, и мы отпустим тебя? Ты ошибаешься.

Я не двигался. Что мне оставалось? Он не мог знать, что я не в силах говорить. И пытаться как-то объяснить ему, что с моим горлом что-то не так, не имело смысла. Он мне не доверял, а значит, любую попытку мог расценить как новый трюк.

— Ладно, — он выдохнул, скрестив руки. — Значит, позже разговоришься.

Я знал, что не разговорюсь. Не потому, что не хочу, а потому что не могу. Но он в это не поверит, да и желания объяснять нет.

— Я буду приходить каждый день, — пообещал он, направляясь к выходу. — И если ты решил ломаться, как тупая сволочь, знай — я могу быть очень, очень терпеливым и жестоким.

Дверь захлопнулась.

Так прошла неделя.

Каждый день он приходил. Каждый день повторял одни и те же вопросы. Каждый день ждал хоть какого-то ответа. И с каждым днём злился всё больше.

Он думал, что я просто молчу, издеваюсь над ним. Я видел, как сжимались его кулаки, как напрягалась челюсть. Он хотел убить меня, это было очевидно. И, будь у него меньше самоконтроля, он бы это уже сделал.

Но он не убивал. Не потому, что не мог. А потому, что хотел знать правду.

Правду, которую я не мог ему сказать и наверное не хотел.

Я не знал, какой сегодня день. Я не знал, сколько времени прошло. Неделя? Больше?

Анриэль так и не появилась.

Этот ублюдок, Алан, приходил ко мне каждый день, но он ни разу не сказал о ней ни слова. Ни случайно, ни в запале, ни в ярости — ничего. Будто её просто не существовало. Он спрашивал, откуда я, кто меня нанял, что я знаю о похитителях. Но меня интересовал только один вопрос: она жива?

Я не мог спросить. Не мог заставить его ответить. Я мог только смотреть и молчать, а он видел в этом лишь очередной вызов.

На второй неделе его терпение лопнуло.

— Ты, тварь, довёл её до такого состояния!

Я не успел даже моргнуть, как его кулак врезался мне в лицо. Голова дёрнулась в сторону, но я не издал ни звука. Второй удар. Третий. Губа лопнула, на язык попала кровь.

— Почему ты не защищал её⁈ — он схватил меня за воротник, его глаза метали молнии. — Почему, мать твою, ты молчишь⁈

Я просто смотрел на него. Ты действительно настолько туп, что ещё не понял?