— Спрашивай.

— В воскресенье ты сказал одну вещь, которая не даёт мне покоя. Джейс говорил, что ты исчез буквально через несколько недель после её смерти. А ты сказал, что восемь лет путешествовал. Но если она умерла десять лет назад, где ты был те два года?

Он сглатывает, горло дергается, и я чувствую, что задела за живое.

— В центре психического здоровья, — наконец говорит он. — Джейс об этом не знает.

— О… — моргаю я. — Почему?

— Я не хотел, чтобы он знал, что я сделал. Или что собирался сделать. Если бы он знал, где я был, он бы спросил, почему. А мне пришлось бы врать. Я не хотел, чтобы он узнал правду.

Я склоняю голову, вслушиваясь в надлом в его голосе.

— Почему ты оказался там?

Он опускает взгляд, сжимает челюсть.

— Я хотел умереть, Ноа. Через три недели после похорон дочери я попросил друга убить меня.

Сердце начинает колотиться в бешеном ритме. Я вникаю в его признание, подбирая слова.

— Мне было так больно. Я не видел выхода. Я просто хотел исчезнуть.

— Но ты всё ещё здесь. Значит, он не смог?

— Он выстрелил. Просто не туда, куда я просил.

Мои глаза расширяются.

— Куда?

— В плечо, — он касается левой руки и показывает небольшой шрам. — Пулю удалили во время операции. Можешь представить моё разочарование, когда я очнулся в больнице.

— И Джейс об этом ничего не знает?

— Нет. Я не хотел, чтобы он подумал, будто я слишком слаб, чтобы остаться и быть рядом. Это было самое дно в моей жизни. Я не мог объяснить это двенадцатилетнему ребёнку. Марайя сказала ему, что я уехал в командировку.

— А потом, когда он повзрослел? Может, тогда он бы понял, через что ты прошёл. Понял бы, почему ты был отстранён.

— Когда ты родитель, это неважно. Ты не уходишь от своих детей. Никогда. Это непростительно. Мне было стыдно. Я не хотел, чтобы он знал, что я выбрал смерть вместо отцовства.

— Горе — это не чёрное и белое, Фишер. Есть серая зона, где мы так теряемся в боли, что перестаём видеть окружающих. Мы тонем в своём страдании и не замечаем, как страдают другие. Уверена, он тоже переживал — он ведь потерял сестру.

— Я не могу объяснить, почему оставил его, когда ему тоже было больно.

— Значит, ты был в такой боли, которую даже не описать словами. Дай ему немного доверия. Думаю, сейчас он смог бы это понять.

— Это была не только боль. Ещё и вина.

— Она погибла в походе, да?

— Я пытался её поймать… — голос у него срывается. — Всё произошло чертовски быстро.

Я вижу, как он борется за каждый вдох, и у меня самой горит горло, будто вот-вот задохнусь от слёз.

— Она поскользнулась, когда тянулась к следующей отметке. Полетела вниз, крича, пытаясь за что-то зацепиться. Я был в двух шагах, почти схватил её, но споткнулся о камень, и она упала прямо передо мной.

Боже.

Ком в горле поднимается всё выше, по щекам текут слёзы.

— Её шея сломалась при ударе.

Я качаю головой и вытираю лицо. Эта картина слишком ужасна. У меня нет слов.

— Я нёс её тело два километра, а когда добрался до пикапа, всерьёз подумал свернуть с обрыва. Боль была мгновенной и невыносимой. Но я знал — Марайя заслуживает похоронить свою дочь. Я доехал до приёмного покоя. Не смог сказать по телефону, поэтому попросил шерифа привезти их в больницу. Она била меня кулаками в грудь, пока я держал её, крича снова и снова, что это моя вина. Джейс всё видел. Он видел, как мать ломалась, и они оба винили меня.

Я прижимаю ладонь к его щеке, молча давая ему ту поддержку, в которой он нуждается. Он выдыхает дрожащим дыханием, взгляд падает вниз, на наши ступни. Он прочищает горло, пытаясь сдержать эмоции.

— Мои родители отреклись от меня, когда я выбрал родео. Поэтому для меня было особенно важно быть ближе к своим детям. Марайя и Джейс не любили приключения, а вот Лайла и я постоянно устраивали поездки. Я был за неё в ответе, и тоже винил себя. Я должен был быть ближе. Не пускать её так высоко. Но Лайла любила рисковать, даже когда я её предупреждал. Ей нравилось быть смелой и пробовать новое. Марайя до сих пор верит, что, если бы я не подогревал её стремление к приключениям, она не стала бы лезть так далеко, чтобы произвести на меня впечатление. В глубине души я понимаю — Марайя страдала не меньше, чем я, и ей просто нужен был кто-то, кого можно обвинить.

Я не могу даже представить, что чувствовали они оба. Потеря дяди и тёти пару лет назад потрясла нашу семью до глубины души. А потерять ребёнка... брата или сестру... или видеть, как родители умирают от боли — даже подумать страшно.

— Я не мог ни спать, ни есть, ни работать. Я даже не помню, что происходило в те три недели после похорон. Всё было как в тумане. Я просто дышал и каждый раз, закрывая глаза, снова и снова переживал тот день. Джейс только что потерял сестру, а его родители были настолько разбиты, что не могли даже обеспечить ему элементарную заботу.

— Мне так жаль, что вам пришлось через это пройти. Ни одному родителю не должно выпадать на долю хоронить своего ребёнка, — я беру его за руку и переплетаю наши пальцы. Как бы мне ни хотелось подобрать нужные слова, ничто не сможет облегчить ту боль и вину, что он носит в себе вот уже десять лет.

— Единственное, о чём я думал снова и снова, — это покончить с собой. До её смерти я никогда не задумывался о смерти. Но я не мог жить в мире, где Лайлы больше нет. Марайя не могла смотреть на меня. Джейс отдалился — он верил в то, что считал правдой. Я хотел, чтобы всё это закончилось — и моё страдание, и их. Это было эгоистично, но тогда мне было плевать.

— Именно тогда ты и попросил своего друга застрелить тебя, — шепчу я.

Он кивает и сжимает мою руку.

— Я хотел, чтобы у семьи хотя бы осталась моя страховка. Дэмиен был детективом, я знал, что он сможет всё подстроить под неудачное ограбление или что-то вроде того.

Я выдыхаю с облегчением.

— Слава богу, он тебя не послушал.

— Когда я очнулся, я метался между ненавистью к нему и благодарностью за второй шанс.

— А когда плечо зажило, ты пошёл в центр?

— Да, он настоял. Пообещал сохранить всё между нами, если я соглашусь на лечение.

— Помогло?

— И да, и нет. Я провёл два года в терапии, на сеансах у консультанта по переживанию горя. Но боль не уходит. Она притупляется, но продолжает держать в плену. Даже когда я пытаюсь сказать себе, что имею право двигаться дальше, вина тянет обратно. Прошло десять лет, и я устал от этого парализующего сожаления. Джейс — всё, что у меня осталось. Я больше не хотел терять ни дня, не пытаясь вернуться в его жизнь.

— Джейс — это раненый, запутавшийся мальчишка, которому пришлось слишком рано повзрослеть. Он не понимает, почему ты ушёл. Тебе нужно рассказать ему. Чтобы он смог закрыть ту главу своей жизни. Наверняка он рос, думая, что это он виноват. Что он был недостаточно хорош. Ему нужна терапия, чтобы справиться с чувством брошенности, и, возможно, знание правды поможет начать путь к исцелению.

— Я боюсь, что это только усугубит всё.

— Возможно, сначала да. Но Джейс нуждается в тебе больше, чем готов в этом признаться.

— А когда я скажу ему, что влюбляюсь в женщину, которую он хочет вернуть... Как ты думаешь, как он на это отреагирует? Всё, что я ему расскажу о прошлом, потеряет значение. В его глазах это будет предательство. Особенно теперь, когда я знаю, что он испытывает к тебе чувства.

У меня в животе всё сжимается от его слов, но я не позволяю себе в них погружаться.

— Справедливости ради, никто из нас не знал, что он хочет всё вернуть. И я уж точно не знала, кто ты такой, когда мы познакомились.

— Боюсь, для него это не будет иметь значения.

И я боюсь, что он прав.

Фишер

Я никогда раньше не делился этой историей с кем-то, кто был мне по-настоящему дорог. Единственные, кто знает — это мои психотерапевты и друг детства. С тех пор как я переехал сюда, с Дэмиеном мы почти не общались, но раз в полгода я всё же пишу ему, чтобы он не переживал.