Она словно сошла со страниц сказок или с картин. На ней лёгкий белый сарафан с открытыми плечами и развевающимися рукавами. Лиф плотно облегает её полные груди, и от этого зрелища у меня пересыхает во рту. Я стараюсь не смотреть на них, но больше некуда отвести взгляд, и это только усиливает впечатление.

Юбка изящно облегает её узкую талию и ниспадает на покатые бёдра. Если я взгляну на её лицо, то увижу, что оно столь же прекрасно, как и всё остальное в ней. У неё длинная, изящная шея, острый подбородок, высокие скулы и полные губы. Большие тёмные глаза обрамлены густыми ресницами. Эти глаза устремлены на мольберт перед ней. Она работает над картиной маслом, стоя лицом к окну, выходящему в сад.

Солнечный свет, проникая через огромные окна, которые занимают всю переднюю стену веранды, освещает Эстеллу. Её тёмные волосы, собранные в беспорядочный пучок на макушке, отражают лучи, создавая иллюзию золотого нимба. Она даже не заметила, как я вошёл, настолько она была сосредоточена на картине перед собой, изредка поднимая глаза, чтобы насладиться пейзажем за окном.

Её красота настолько ослепительна, что на неё почти больно смотреть. Желание, словно раскалённая лава, разливается по моим венам, и я делаю глубокий вдох, пытаясь обуздать его. Я напоминаю себе, что, желая её, я только потеряю её навсегда.

— Это чудесно, — говорю я тихо, приближаясь к ней, мои шаги достаточно уверенны, чтобы она знала о моем приближении и не испугалась. — Это новая картина?

Эстелла поднимает на меня взгляд, словно только сейчас осознав, что я здесь, и на мгновение вырывается из своего мира.

— Я работала над ней несколько недель, — говорит она, кидая взгляд на стену справа от себя, где в виде галереи висят несколько других её картин. Эта солнечная комната, в основном, принадлежит Эстелле, больше никто никогда ею не пользуется. И уж точно не её отец, который большую часть времени проводит в своём кабинете.

— Это наш сад? — Спрашиваю я, подходя ближе и рассматривая картину. Я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях искусства, но мне и не нужно быть экспертом, чтобы понять, что Эстелла невероятно талантлива. Текстуры картины удивительно разнообразны: от грубых слоёв краски, наложенных друг на друга, чтобы создать траву, густые линии кустарников и различные цветочные узоры, до гладких, затенённых просторов неба.

— Это его часть, — кивает Эстелла. — Видишь? Вон те вьющиеся розы. — Она указывает на место в левой части картины, а затем на соответствующее место в саду, где вьющиеся розы красного, белого и жёлтого цветов покрывают решётку, окружающую железную скамью.

— А кто эти люди? — Спрашиваю я, указывая на две фигуры в тени у фонтана, очертания которых позволяют предположить, что это мужчина и женщина. — Кто-то особенный?

Эстелла пожимает плечами, но нервно отводит от меня взгляд.

— Просто люди, — говорит она, небрежно поднимая кисть.

Я изучаю её несколько мгновений, замечая, что она избегает встречаться со мной взглядом, её внимание снова возвращается к картине. На её шее появляется румянец, и я чувствую исходящую от неё нервозность. Возможно, мне придётся держаться от неё на расстоянии как эмоционально, так и физически, и я никогда по-настоящему не прикоснусь к ней, но по прошествии трёх лет я чувствую себя с ней так же хорошо, как и с любовницей.

Я снова обращаюсь к картине, на которой изображены две фигуры. Мне кажется, что женщина – это она, а мужчина – это я. Но, конечно, это не может быть правдой. Эстелла, безусловно, не стала бы изображать своего телохранителя в виде произведения искусства рядом с собой. Однако… Её внезапная насторожённость, румянец на шее, то, как она избегает смотреть на меня… всё это подсказывает мне, что я близок к раскрытию какого-то её секрета, чего-то, о чём она не хочет говорить даже мне.

Возможно, это что-то, в чём она не признаётся даже самой себе.

Я пересекаю комнату, намереваясь взглянуть на другие картины. На одной из них изображено пастбище с лошадьми, бегущими по полю. На другой – лес на окраине поместья на закате, а на третьей – сам особняк. И на каждой картине можно увидеть одни и те же две фигуры – неясные мужчина и женщина, без каких-либо определённых черт или особенностей, кроме того, что они стоят близко друг к другу, что указывает на их близость.

Я смотрю на Эстеллу, которая снова полностью погружена в свою работу. Её глаза сузились от сосредоточенности, а румянец исчез с лица, и задаюсь вопросом: что бы это значило, если бы на этих картинах были мы? Ответ приходит ко мне легко, сопровождаемый чувством разочарования, которое, как я понимаю, в моих интересах игнорировать.

Это ничего бы не значило. Совсем ничего.

ЭСТЕЛЛА

В пять часов я поднимаюсь наверх, чтобы начать готовиться к вечеринке. Несмотря на все обстоятельства, в моей душе зарождается лёгкое волнение. Я понимаю, что эта вечеринка будет отличаться от той, которую я бы выбрала для себя, но даже так, я не могу перестать предвкушать удовольствие от нового платья и украшений, возможность нарядиться и насладиться прекрасным ужином с шампанским, а также увидеться хотя бы с одной из моих подруг. Даже если сама вечеринка будет просто для нужд моего отца, какая-то часть меня всё равно с нетерпением ждёт её.

После того как Себастьян зашёл на веранду, я почти не видела его до конца дня. Думаю, он был занят с Бриком, решая вопросы безопасности на сегодняшний вечер. Я увижу его позже, и эта мысль заставляет моё сердце биться сильнее, чем, как я знаю, не должно. У меня нет веской причины волноваться перед встречей с ним или гадать, что он подумает о платье, которое я выбрала для сегодняшнего вечера. Он мой телохранитель и мой друг, но то, что я чувствую сегодня, – это некое предвкушение, которое, я знаю, относится к совсем другому типу отношений. Я понимаю, что это неуместно и даже невозможно.

В моей голове снова возникает картина, как он выходит из бассейна. Я закусываю губу, и по спине пробегает дрожь. Я никогда не видела ничего настолько потрясающего и сексуального, как это… Ни вживую, ни где-либо ещё. Я не могу перестать думать о том, как бы мне хотелось провести руками по его гладкому, влажному телу, по контуру его расписанных мускулов. Я представляю, какими твёрдыми могли бы быть эти мышцы под моими руками. Особенно меня завораживают глубокие рельефы его бёдер, которые спускаются к выпуклости в его плавках. Я пытаюсь представить, как он мог бы выглядеть без них, но, как бы я ни старалась, у меня не получается представить его в деталях, как бы мне этого ни хотелось.

И почему ты хочешь это знать? Спрашиваю я себя с некоторым раздражением, когда захожу в душ и подставляю волосы под горячую струю, чтобы смыть шампунь. Не то чтобы я могла что-то с этим сделать. Себастьян Синклер – единственный мужчина, который для меня совершенно недосягаем. Если бы мой отец узнал, что я фантазирую о своём телохранителе, он бы, вероятно, испытал сердечный приступ.

Он также уволил бы Себастьяна, и эта мысль, словно ведро холодной воды, остужает мои фантазии. Я прикусываю губу и быстро мою волосы. Сегодня вечером я особенно нервничаю по нескольким причинам. В последнее время мой отец несколько раз за ужином заводил разговор о браке, и каждый раз я старалась избежать этой темы и перевести разговор на что-то другое. Но он продолжает возвращаться к этому вопросу, и это может означать только одно – он размышляет о том, когда и за кого я могла бы выйти замуж.

Я с трудом сглатываю. Я не хочу выходить замуж по долгу, только ради того, чтобы увеличить богатство и власть нашей семьи. Мой брат Луис уже согласился на это, и мне его очень жаль, но я не понимаю, почему это должно касаться и меня. Наш отец до сих пор мыслит, как старший патриарх семей, как старейшины Сицилии. Браки по договорённости, семейные узы – всё это больше похоже на фантастические и исторические романы, которые я читаю, чем на реальность современного мира. Я могла бы мечтать о мире, где я принцесса и у меня есть преданный рыцарь, но я не хочу оказаться помолвленной с мужчиной, которого выберет мой отец. С кем-то, кого я могу посчитать непривлекательным или неприятным, или кто мог бы быть жесток со мной. Я не думаю, что мой отец выбрал бы кого-то, кто был бы жесток, но я также понимаю, что мужчины могут хорошо скрывать свою жестокость, особенно когда это может дать им то, чего они хотят.