Исполнительный совет не обращал внимания на его предостережения и предложения. Впредь они попросту игнорировались или отметались. Комитет по политическим делам за время пребывания Соколова и Жаботинского в США, по существу, прекратил существование, и управление международными делами отошло снова к Вейцману. Нейтрализовал Жаботинского и новый элемент. Практическое внедрение принятых позиций оказалось под контролем недавно назначенного политического секретаря совета Леонарда Стайна. Стайн был способным человеком, прекрасно выражавшим свои мысли, и во всем своем подходе, в сущности, несогласным с политическим сионизмом. Он относился к группе британских интеллектуалов-сионистов, основное влияние на которых оказывал Ахад ха-'Ам. Он даже практически приуменьшал одну из основных составных сионизма в борьбе с его оппонентами и критиками: что право на Палестину принадлежало еврейскому народу и что наличие арабского большинства в практически незаселенной стране не может быть решающим. Сам Бальфур красноречиво сформулировал эту идею, без которой, естественно, Декларация Бальфура представляла бы бесполезный документ. В 1919 году он заявил в британском кабинете:

"Четыре великие державы привержены сионизму. И сионизм, будь то справедливо или нет, хорошо или плохо, укоренен в вековой традиции, в сегодняшних нуждах и завтрашних надеждах, значительно большей весомости, чем пожелания или предрассудки 700.000 арабов, сейчас населяющих эту древнюю землю. И я считаю это справедливым"[1006].

Вслед за тем, в 1920 году, в публичной речи он согласился, что арабское стремление к самоопределению демонстрирует искренность, "но тот, кто при обзоре мировой истории, и в особенности истории более цивилизованных районов мира не осознает, что положение с евреями во всех странах совершенно исключительно, за рамками всех ординарных правил и обобщений, и невместимо в формулы или заключено в одной фразе, — тот, кто не видит, что глубокий и основополагающий принцип самоопределения на самом деле ведет к политике сионизма, как бы мало его узкая интерпретация ни включала ее, не понимает ни евреев, ни этот принцип. Я убежден, что никто, кроме педантов и людей, предубежденных из религиозного или расистского предрассудка, не может и на секунду отрицать, что случай с евреями совершенно исключителен и требует исключительных методов"[1007]. Потому-то официальной позицией сионистов в ответ на предложение о создании представительных органов было, что, если они должны быть учреждены, их избирателями должны быть существующая арабская община, с одной стороны, и еврейский народ в целом — с другой. Стайн считал иначе. Он настаивал, что, "хотя такая претензия может быть теоретически обоснованна, она не относится к числу тех, которые, как я полагаю, придутся по душе британскому общественному мнению как вопрос практической политики"[1008].

Как и некоторые его современники, Стайн был противником идеи легиона. Когда были сформированы еврейские батальоны, он ничего не предпринял для вступления в них. Стайн служил на палестинском фронте, но в обычной британской части. Как и некоторые его современники, он также не относился благосклонно к идее, что враждебной политике Великобритании следует сопротивляться. Так же, как и у них, несогласие со взглядами Жаботинского и его деятельностью вылилось у него во враждебное отношение к Жаботинскому лично. Более того, Жаботинский ему не доверял. Когда Вейцман планировал визит в США весной 1921 года и объявил, что Стайн будет его сопровождать, Жаботинский тотчас запротестовал, обосновывая это тем, что взгляды Стайна расходились с позицией, согласованной между ним и Вейцманом. Вейцман, тем не менее, в Штаты его взял. Теперь, когда Жаботинский был далек от происходящего, Стайн позволял себе игнорировать то, что Жаботинский являлся одним из выборных членов исполнительного совета и маленького комитета по политическим вопросам и что его отсутствие в Англии продиктовано поручением, исключительно важным для движения.

10 февраля 1922 года лондонская "Таймс" напечатала основные положения правительственного проекта конституции для Палестины. Он обеспечивал законодательный совет, состоящий из выборных и назначаемых членов.

Появившаяся в американской печати новость потрясла Жаботинского, которому виделось, что состав предложенного совета обеспечит арабскому населению большинство. Он срочно телеграфировал в Лондон: "Беспокоящие сообщения проекта конституции. Пожалуйста, телеграфируйте суть, инструктируйте секретариат высылать мне всю политическую корреспонденцию от сентября и в будущем".

В ответ Жаботинский получил от Стайна письмо (16 февраля), выдержанное в неожиданном — и настораживающем — тоне. К нему было приложено краткое содержание проекта, опубликованное в лондонской "Таймс", которое Жаботинский уже прочел в "Нью-Йорк Таймс". Исполнительный совет, писал Стайн, получил конфиденциально копию полного текста проекта, но копия Жаботинскому выслана быть не может. Причин несколько. Во-первых, чтобы телеграфировать "подробную выжимку", следовало понести "очень серьезные расходы". В любом случае это было бы впустую, поскольку комментарии исполнительного совета требовались "в ближайшее же время". Это было отклонением от истины. Вейцман получил проект 4 февраля. Соображения исполнительного совета он выслал только 2 марта. В сопроводительном письме он писал, сожалея, что "обстоятельства, от него не зависящие, сделали невозможным для меня уделить внимание этому важному вопросу раньше"[1009]. Следовательно, времени было достаточно, чтобы выслать копию Жаботинскому по почте, а для него — ответить телеграммой и даже письмом. В худшем случае "обстоятельства, не зависящие от Вейцмана", могли и должны были бы со всех точек зрения вызвать необходимость проконсультироваться с двумя членами Сионистского исполнительного совета — и, более того, членами комитета по политическим делам — пребывавшими в Соединенных Штатах. Отдел колоний мог бы и подождать неделю-другую.

Но и это не все. Стайн, рассуждая о третьей причине держать Жаботинского в неведении, продемонстрировал высокомерие, также отразившее его отношение: его позу исключительного для политики классического подобострастия:

"Мы склонны в настоящий момент считать, что, хотя проект нуждается в усилении отдельных моментов, с нашей точки зрения в нем не содержится много того, с чем мы могли бы решительно не согласиться, если вообще этой конституции предстоит осуществиться. Каковы бы ни были наши взгляды на этот последний пункт, они поставили бы нас в оппозицию и к правительству, и к общественному мнению, если попытаемся предотвратить развитие органов самоуправления, и все, что мы можем, это осмыслить ситуацию, какова она есть, и делать все от нас зависящее, в ее рамках"[1010].

Как бы ни объяснял Стайн невозможность отправить Жаботинскому конспект проекта конституции, даже подобного объяснения не существовало три месяца спустя, когда ни он, ни Вейцман не направили Жаботинскому "разумного конспекта" очередного удара, нанесенного Сэмюэлом, — письма, получившего известность как Белая книга Черчилля. Сэмюэл продолжал исповедовать идею, что если сионисты всего лишь разбавят суть сионистской цели — как, по иронии судьбы, он сам сформулировал ее 2 ноября 1919 года, — арабов можно будет убедить с ними смириться. Если же сионисты не согласятся, он, Сэмюэл, сам обеспечит это, разбавив интерпретацию Декларации Бальфура.

Он выступил с проектом заявления о политике британского правительства за подписью Черчилля. Проект сначала был представлен сионистскому исполнительному совету и арабской делегации, еще пребывавшей в Лондоне. Обе группы призывались принять его и свои действия привести в согласие с его содержанием. Откровенно рассчитанный на "умиротворение" арабов, он также разделался со страхом, терзавшим сионистов: он признавал Сионистскую организацию как "Еврейское агентство", упоминавшееся в 4-ой статье проекта мандата. Но основополагающие параграфы гласили: