Резолюция Конгресса была продиктована здравым смыслом, о котором Жаботинский писал в более позднем письме. Невозможно, писал он, "втягивать исполком всемирной организации в проблемы самообороны на Украине, или признание идиша официальным языком в Литве. С другой стороны, так же немыслимо для меня расстаться с правом волноваться о самообороне в Южной России, поскольку я вхожу в состав исполкома, или для господина Соловейчика не заботиться о еврейской автономии в Литве, даже если он оставит свой пост министра по делам евреев в литовском правительстве. Следовательно, я считаю, что единственным возможным выходом является оставить все нетронутым как есть"[933].
Тем не менее, поскольку разногласия продолжались, Жаботинский, признавая справедливую озабоченность большого числа украинских сионистов, живших в изгнании по странам Европы, поднял вопрос на конференции их головной организации — Федерации русско-украинских сионистов.
"Значительное большинство делегатов, среди которых присутствовали некоторые выдающиеся деятели, было готово поддержать и оправдать его шаг", — пишет Шехтман, сам, как и Жаботинский, украинец и делегат на конференцию. Рабочая группа, в которую вошел Шехтман, выработала резолюцию, выдержанную в общих тонах, чтобы обеспечить единогласное принятие. Резолюция, цитирующая Политическую резолюцию VIII 12-го Сионистского конгресса, давала ясно понять, что Жаботинский действовал единолично и что Славинский знал, что он не представлял ни Сионистский исполком, ни украинскую организацию. Она гласила:
а) Действия Жаботинского и его намерения были несомненно нейтрального характера в отношении невмешательства в военные стороны, сражающиеся за Украину, или в военные действия советских властей (противодействовавших еврейским погромам);
в) Конференция, отвергая само предположение, что в действиях Жаботинского было что-либо аморальное, заявляет, что Жаботинским двигала исключительно обеспокоенность судьбой еврейского населения, подвергавшегося в прошлом не раз погромам и бойне во время военных действий на Украине.
Заключительный параграф гласил: "Настоящая конференция придерживается мнения о необходимости продолжения В. Е. Жаботинским плодотворной сионистской деятельности на занимаемом им посту"[934].
Второй обоснованной причиной для критики соглашения были опасения, что в результате его подвергнутся преследованиям властей сионисты в Советском Союзе. На это Жаботинский дал категорический ответ с самого начала. В письме к своему другу Меховеру вскоре после начала враждебной кампании он заявляет: "Советское мщение меня не волнует. Я не верю, что это произойдет, но даже если это и случится, его нельзя брать в расчет. Не понимаю, как можно принимать во внимание 100 арестов и 10 казней, когда мечтаешь — с основаниями или без — предотвратить, хотя бы частично, 10.000 смертей от погромов. И если уж так суждено, что Спэр[935]или X. будут арестованы, я буду очень сожалеть, но пусть остаются под арестом. Они не первые, попавшие под арест. Такое отношение может оказаться для тебя, боюсь, огорчительным, но я от него не отступлюсь. Когда я вел пропаганду за легион, меня тоже старались испугать разговорами о погромах в Палестине[936].
Более того, по мере роста атак, он заверяет Тривуса — друга со времен самообороны в Одессе, — что не позволит себе поддаться на провокации. "Просто смешно думать об отставке. Я не только не подам в отставку, но даже не рассержусь и не начну никого называть дурными именами. Когда облаивание прекратится, я напишу две статьи в академическом стиле. Одна будет называться "О пользе жандармерии", другая — "Исполком и локальная политика"[937].
И действительно, единственными призывавшими наказать сионистов за деятельность Жаботинского, были злостно антисионистские коммунисты-евреи, знаменитая Евсекция. Ее идишистский орган "Эмес" ("Правда") напечатал материалы под типичной для них газетной шапкой: "Сионисты всаживают нож в спину Революции. Жаботинский вступает в союз с Петлюрой в войне с Красной армией".
Официальный орган комиссариата по национальным меньшинствам подключился к нападкам и призвал советское правительство "ликвидировать сионистскую контрреволюционную гидру" и начать с запрета на спортивную организацию "Маккаби".
Советские власти, однако, отреагировали не больше, чем Жаботинский. Правда, глава организации "Маккаби" Ицхак Рабинович был вызван в штаб ЧК. Состоялась длительная дискуссия о сионизме, погромах, обороне, большевизме, Жаботинском, Петлюре и на родственные темы. Рабинович, человек гордый и независимый, заявил своим собеседникам, что "Маккаби", пока еще легальная организация, находится в ведомстве отдела физкультуры и военной подготовки молодежи советского министерства обороны, и предложил передачу вопроса в эту инстанцию.
Его предложение было принято, и его впоследствии вызвали на заседание специального следственного комитета-тройки. По рассказу Рабиновича, написанного много лет спустя, комитетская тройка сначала на расследовании скучала. Им не попались зажигательные заголовки и статьи. Все, что они усматривали в деле, выглядело местным эпизодом в Галиции. Более того, к тому времени все предприятие Петлюры было уже ликвидировано. Они с готовностью согласились с тем, что Жаботинский не возглавлял организацию "Маккаби" в России и на Украине и что он подписал соглашение со Славинским, не советуясь с ними. Тем не менее, пишет Рабинович, "я не хотел прятаться за чисто формальные соображения и был готов рассмотреть вопрос по существу". Он обратил внимание комитета на то, что Жаботинский стремился "спасти украинских евреев от новой бойни в случае, если Петлюре удастся занять какие-нибудь поселки с еврейским населением. Если бы я был на месте Жаботинского, я поступил бы так же. У вас, таким образом, есть моральное право отдать меня под суд".
Тогда комитет подробно рассмотрел соглашение Жаботинского — Славинского. В конце концов он оправдал "Маккаби" и добавил: "То, что соглашение между Жаботинским и Славинским могло быть мотивировано с еврейской стороны контрреволюционными намерениями, видится неправдоподобным; можно заключить, что оно было вызвано исключительно страхом погромов и новых побоищ".
И еще раз, спустя четыре года, еврей-ренегат попробовал убедить еврейские органы, что сионисты сотрудничали с Петлюрой и другими антисоветскими элементами. Некто Дривас, сотрудник ГПУ, ведавший российскими тюрьмами, выступил с заявлением во время переговоров советского правительства и представителей сионистского движения в России. Целью переговоров было найти пути к сосуществованию (чего не произошло). Рабинович входил в состав сионистской делегации.
"В нескольких словах, — пишет он, — я обрисовал Смидовичу, вице-президенту Советской республики, и Менжинскому, начальнику ГПУ, детали расследования военной комиссией четыре года назад и ее заключение. Мой отчет был замечен. В течение двух с половиной часов дискуссии и дебатов этот вопрос больше не поднимался".
Таким образом, скупо комментирует Рабинович, благоприятным результатом гневных выкриков и стенаний Евсекции было то, что "никто не оказался задет"[938].
Одно истинное мнение сионистов России по поводу соглашения было выражено на конференции левой "Цеирей Цион". Эта организация вела опасное подпольное существование, но когда в апреле 1922-го г. она провела секретную конференцию в Киеве, одним из вопросов на обсуждении было соглашение.
