Существует опасность, что даже теперь, при том, что текст Мандата всем известен, и все убедились, как прекрасны его принципы и как слабы полученные нами гарантии, будет сделана попытка инициировать очередное еврейское "Ура!" и приношение благодарностей, вместо того чтобы объявить открыто и честно, что если от нас ждут большую работу по колонизации, мы должны получить существенные политические права".
Затем Жаботинский перешел к проблеме безопасности ишува. "В течение двух лет мы позволяли английской администрации привыкнуть к идее, что в Палестине антисемитская политика может серьезно претворяться в жизнь без риска для служебного продвижения антисемитов. Когда из Палестины взывали, что совершенно открыто готовится погром против евреев, ответом "сверху" всегда было, что это всего лишь истерические вопли и что генерал Икс или полковник Игрек — наши наилучшие друзья.
Нам следует раз и навсегда с ясностью определить, что истинной причиной коррупции в предыдущей администрации и катастрофы был не только ее антисемитизм, но и наше вечное "Хорошо".
И снова, предупреждал он, грозит та же опасность. Уже есть признаки того, что, несмотря на влияние Герберта Сэмюэла, многие из британских официальных лиц чувствуют себя так же, как и в дни Алленби. Теперь, как и тогда, они чувствуют, что еврей не способен защитить свои права и, пока не начнется откровенная бойня, продолжит твердить "хорошо". Без наличия в стране здоровой оппозиции, без жесткого ежедневного сопротивления каждой несправедливости, каждой грубой фразе о евреях не может быть создана нормальная политическая атмосфера нигде в мире. Палестина не составляет исключения. Но хотя "все сионистское движение" пронизывало оппозиционное брожение, оно выражалось в разнообразных элементах, включая и попросту мелочные; прежде всего люди, сами неспособные на созидательную деятельность и интенсивно противившиеся всякому практическому начинанию, заходили так далеко, что предлагали прекратить сборы фондов.
Следовало создать нечто новое. И нужна была не просто программа — она уже существовала.
"Нам нужен новый элемент в Сионистской организации — забытый размах герцлевской идеи Еврейского государства, активная движущая сила, вера в великие идеи, готовность предъявлять великие требования к себе и другим.
Такое настроение существовало и было широко распространено; но необходимо было объединить людей, выработать новое кредо, а затем обрести влияние и возродить Сионистскую организацию.
Но в любом случае, пишет он в заключение:
"С верхушки или от низов, мы должны произвести в движении органическую революцию"[854].
Его следующая статья вышла через месяц[855] — через три недели после воссоздания Сионистского исполнительного комитета. В ней он разъяснил характер противоречивых принципов, которые ему пришлось разрешить. Существовало, по его словам, два пути по оживлению движения. Один — "мобилизация молодых, здоровых, разочарованных людей и преподача им основы политического образования". В нескольких конгрессах они потерпели бы поражение, но победили бы в конечном итоге. Это был путь длинный, но чистый, здоровый и эффективный; даже и до победы он возвел бы жизнь в Сионистском движении на более высокий идеальный уровень.
Альтернативой является компромисс; и он описывает характер этого компромисса и последствия. Описание четко отразило отношение его и его близких соратников с Вейцманом и его друзьями.
"Так случилось, что некоторые из представляющих "опасную" позицию, более или менее хорошо известны и пользуются уважением. Так случилось, что внутрипартийные обстоятельства делают необходимым пригласить этих людей присоединиться к руководству. Чтобы уговорить их, нужны уступки. Будут приняты резолюции, которые в разбавленной форме отдают "опасной" точкой зрения.
Тем не менее реальная власть управления останется в тех же руках, что и вчера; и, как хорошо известно, вчерашние руки не могут воплощать сегодняшнюю политику.
Не потому что не хотят — это не вопрос доброй воли. Они не в состоянии, органически, естественно — независимо от их желания или нежелания.
Разбавленные положения в напечатанной программе остаются пустыми словами, разве что у пришельцев найдутся силы, чтобы добиться внедрения того, что было обещано, и даже и тогда это не произойдет гладко. Следуют значительные трения в руководстве; лучшие умы с обеих сторон теряются во внутренних спорах, возможно, и в интригах, вместо развития продуктивных действий или хотя бы идей. Так, новые люди, вошедшие в старое руководство, "теряют не только свою свежесть, но и репутации, и к тому же доверие тех, кто их поддерживал и кто теперь, видя жалкие результаты, бормочут: "И это все, чего они смогли достичь? Какое разочарование!"
Естественно, в конце концов, по прошествии лет, все проясняется. Постепенно воспитывается поколение, постепенно в руководстве появляются новые лица. Я не утверждаю, что нельзя создать новую касту таким способом: можно, но весьма сомнительно, здоровый ли это путь".
И все же он выбрал этот путь, невзирая на то что предпочитал альтернативу. И причиной тому послужило его убеждение, что идет "война".
"Должен с горечью сказать: эта война не только против врагов, нееврейских и еврейских, это война против нашей собственной слабости. Еврейский народ, тот самый народ, который аплодирует и поет "мы клянемся", еще даже не подступил к выполнению своего долга.
Несмотря на все наши жалобы на кризис и об убийствах, мы могли бы найти средства, чтобы начать серьезную работу в Палестине. Но как раз в этом смысле народ бездействует. Это и есть наихудшая опасность. Это означает, что каждый, наделенный чувством ответственности, должен помочь выволочь воз из трясины, независимо от того, достигнуто ли полное согласие о том, в какую сторону тянуть".
Вопрос о том, "в какую сторону", все-таки оставался критическим. Он признается, что выбирает вторую дорогу с тяжелым сердцем и без большой уверенности. Далее он обрисовывает основные различия между ним и Вейцманом. О политической программе, отмечает он, они всегда имели единое мнение, отсюда и их соглашение. Они также были согласны, что в любых обстоятельствах еврейский народ должен отдать "миллионы за миллионами" на Землю Израиля. Они также взаимно признавали выдающиеся качества и способности друг друга. Их разделял, пишет он, вопрос "политической тактики". Но это-то как раз и было наиважнейшим элементом каждодневной работы. По вопросам тактики "невозможно объединиться на основе письменного соглашения. Это вопрос психологии; а также вопрос укорененного мировоззрения.
Контракт может быть подписан в самых конкретных условиях, но темперамент у каждой стороны остается свой. По темпераменту, психологии, мировоззрению мы весьма разнимся. В этом нет ни тени сомнения".
Здесь-то и требовался компромисс. Он, со своей стороны, был готов согласиться с его неприятными последствиями. Готова ли к тому же "другая сторона"?
"Это нам еще не известно; с сожалением могу сказать, что шесть месяцев, проведенные в Лондоне, не дают оснований для особого оптимизма. Сейчас, когда пишутся эти строки, я не знаю, будет ли вообще возможен второй путь. Но на войне как на войне: если есть хоть какая-то остающаяся нормальной возможность, мы изберем второй путь — до конгресса.
И хорошо, если все пойдет хорошо. Если нет — значит, второй путь не верен; и это тоже определит наши выводы".
Дилемма в тот период приняла еще более острый характер. Когда была написана статья, опубликованная 23 марта, неясно, но за пять дней до ее появления, то есть через две недели после своего официального вступления в Исполнительный комитет Жаботинский почувствовал необходимость подать заявление об уходе. Основания для этого шага были простыми, но решающими: его активное несогласие с вейцмановской почти постоянной политикой серийной дипломатии, избегавшей публичного обсуждения значительных разногласий с Великобританией и серьезных еврейских нареканий. Жаботинский придерживался мнения, что требования сионистов и факты дискриминации ишува должны быть обнародованы, чтобы поставить в известность и повлиять на общественное мнение — британское, еврейское и американское — короче, использовать оружие пропаганды как можно более полно. Это поистине было основной чертой в различии "темпераментов".
