4. В нарушение 58 статьи Оттоманского уголовного кодекса он вступил в заговор с более чем двумя людьми с предосудительным замыслом и злостным намерением совершить преступления, упомянутые в обвинении
5. В нарушение статьи 58 Оттоманского уголовного кодекса он, будучи информирован о ношении разрушительных предметов в Иерусалиме, то есть, трех ружей и двух револьверов, не проинформировал непосредственно или косвенно власти, злонамеренно и без убедительного объяснения.
Ознакомясь с этой странной галиматьей, Жаботинский обратился с просьбой об отсрочке на день для подготовки защиты, консультации с адвокатом и опроса свидетелей.
Было отказано во всем. Судопроизводство началось на следующее утро, и Жаботинскому пришлось вести свою собственную защиту. В конце концов, он получил в России диплом юриста, и таким образом, и с помощью Эльяша, повел дело профессионально. Немедленно поднял вопрос, касавшийся двух элементарных правил военной процедуры. Согласно правилам, его звание почетного лейтенанта должно быть упомянуто в обвинении, но не упоминалось; ему должно было быть предоставлено право отвести кандидатуру кого-то из судей, что тоже не было соблюдено. Это имело значение в особенности потому, что у него были возражения против одного из них, члена администрации по оккупированным вражеским территориям, которая имела заинтересованность в его деле.
Ему отказали по обеим статьям.
Когда он заявил, что всякий обвиняемый вправе знать, по каким правилам его судят, судьи заявили, что этот процесс не подлежит никаким процедурным правилам. Тогда Эльяш процитировал приказ администрации по оккупированным территориям, что военные судьи должны следовать правилам военного трибунала. Судьи согласились внести опущенные факты в протокол, но продолжали отказывать Жаботинскому в правах.
Жаботинский утверждал, что невиновен и что магистрат уже оправдал его по первому и второму обвинениям, относящимся к оружию, найденному в Равакии. После длительной дискуссии судьи согласились признать это оправдание.
Капитан Янсен был первым свидетелем обвинения. Он рассказал об обысках и аресте Жаботинского после его признания, что он возглавлял организацию по самообороне. Председатель суда капитан Кермок этим не довольствовался. Он спросил Янсена, считает ли он, что оружие в руках самообороны могло "помешать военным и усугубить беспорядки". Янсен ответил: "Конечно". Но после многочисленных вопросов Жаботинского он все же признал, что в районе, где было обнаружено оружие, беспорядков не было, а в районе, где происходили беспорядки, в Старом городе, отсутствовало оружие.
Главным свидетелем обвинения стал Сторрс. Он должен был обосновать обвинение, что причиной беспорядков послужили действия Жаботинского, что группа самообороны была сформирована конспиративно и что Жаботинским двигала "злонамеренность", упомянутая в обвинительном заключении. То ли оттого, что ему изменили решимость и изобретательность лицом к лицу с Жаботинским, то ли потому, что была ясна предопределенность решения суда, впечатления в качестве свидетеля обвинения он никакого не произвел. Он попытался доказать, что не был осведомлен о формировании самообороны. Относительно их оружия он "не помнил точно", что сказал ему Жаботинский, но вынужден был признать, что Жаботинский предложил ему использовать сформированную группу. Он признал также "открытость", с которой Жаботинский обсуждал с ним ситуацию, и тот факт, что "существовали свидетели, когда обвиняемый заговорил о своих "ребятах" и высказал свое предложение". Более того, он "никогда не думал о заговорах". Он подтвердил, что знал и от Жаботинского, и от доктора Эдера, что предложение Жаботинского вооружать иерусалимскую молодежь было выдвинуто с ведома Сионистской комиссии; и что он, Сторрс, "возможно заметил, полушутя, доктору де Сола Полю, что на днях встретился с "армией Жаботинского".
Таким образом, поскольку оружие — три ружья, 250 патронов и 2 револьвера — пущено в ход не было, вряд ли оно послужило причиной беспорядков; и поскольку Жаботинский проделал всю работу в открытую и даже обсуждал ее со Сторрсом, провалилось обвинение в заговоре.
Оставалось обвинение в "злонамеренности". Жаботинский процитировал обвинительный документ и спросил Сторрса, считает ли тот его способным на приписанные ему намерения (вызвать "насилие, грабежи, разорение страны и взаимные убийства"). Сторрс немедленно отмел эти обвинения. Нет, он знаком с обвиняемым полтора года и "не считает его лично способным специально стремиться к злостным целям, описанным в обвинении".
Но он, тем не менее, "считал его способным предпринять действия, могущие к этому привести"; и в подтверждение этого мнения процитировал слова Жаботинского, когда тот просил вооружить евреев, чтобы "в случае, если в этой стране будут убивать евреев, у них была возможность рассчитаться с нападающими".
Жаботинский призвал его признать разницу между "злонамеренностью" и решимостью "не допустить безответной бойни евреев". Сторрс ничего на это не ответил, но повторил, что не станет приписывать Жаботинскому "злонамеренность".
На вопросы Жаботинского он признал, что после введения военного положения дал Жаботинскому возможность въезжать и выезжать из города свободно, поскольку полагался на его способности и намерение успокоить население. Он также "поддержал заявление обвиняемого, что тот специально тренировал своих людей не поддаваться на провокации. Он знал, что обвиняемый учил их выслушивать оскорбления, не отвечая, и избегать стычек насколько это возможно". И тем не менее он продолжал отрицать, что знал о существовании дружины самообороны — чему немедленно вслед за этим противоречили показания его собственного начальника полиции, капитана Хауза. Несмотря на давление суда, Хауз настаивал, что во время встречи Сторрса с Жаботинским, на которой он присутствовал, "еврейская дружина самообороны обсуждалась как нечто уже существующее" и ему самому "было о ней известно по долгу службы". Более того, "ему было известно, что целью самообороны была защита евреев от нападения арабов" Об их методах он был осведомлен только, что "они проводили учения".
Так закончилась обвинительная часть.
Теперь Жаботинскому разрешалось вызвать свидетелей.
Первый из них, доктор Рубинов, подтвердил свидетельство Хауза, что Жаботинский и Рутенберг сказали Сторрсу в его присутствии, что просят вооружить дружину самообороны. Он рассказал, что в ходе этой беседы просил обеспечить охрану больницы, поскольку арабы атаковали ее во время демонстраций. Хауз отвечал, что ему не хватает полицейских даже в мирные дни, не говоря уж о таком случае. Рубинов добавил, что ему снова и снова заявляли в тот день, что нехватка людей не позволяет обеспечить охрану для медсестер и других учреждений.
Он рассказал суду о деятельности Жаботинского во время войны по мобилизации общественного мнения в пользу выдачи мандата и изменения еврейского общественного мнения в России в пользу союзников. Он считал, что Жаботинский — "один из величайших мужей, данных нам как поэт и писатель и человек, готовый рисковать жизнью за дело, в которое верит".
Главным свидетелем защиты стал полковник Уотерс-Тэйлор. Вызванный свидетелем Жаботинского, он помог разгромить последние крохи правдоподобия в показаниях Сторрса. Он показал, что был осведомлен за три недели о формировании дружины самообороны Рутенбергом, по просьбе Жаботинского.
Как и Сторрс, он категорически утверждал, что не верит, что Жаботинский "мог создать организацию с намерением привести к насилию, разбою и пр., как утверждает обвинительный акт". Он добавил, что, по логике вещей, "если бы он видел в обвиняемом человека, способного на это, он бы давно арестовал его". Он также отметил военные заслуги Жаботинского и добавил, что посетил несколько его лекций.
